Тот день, казалось, был соткан из самого солнечного света и чистого, ничем не омраченного воздуха. Последние отголоски лихолетья растворились в майском тепле, и мир, затаив дыхание, учился жить заново. В такое-то время и произошло чудо, простое и немыслимое, как сама жизнь.
— Мамочка, мамочка, папа вернулся! — звонкий, сорвавшийся от нетерпения голос прорезал тишину деревенского дома, и на пороге, запыхавшись, возник Юрочка. Его грудь вздымалась, а глаза сияли таким ликованием, что, казалось, могли осветить собой все углы. — Он тут, во дворе!
Галина, в тот момент склонившаяся над ведром со свеклой, выронила нож. Звон металла о пол стал точкой отсчета нового времени. Она не помнила, как оказалась во дворе, лишь ощутила под ногами упругость утоптанной земли и увидела его, своего Виктора. Он подходил к крыльцу, и его фигура, еще не сбросившая фронтовой выправки, показалась ей самым прекрасным зрелищем на свете. Она буквально вписалась в его объятия, и годы разлуки растаяли в одном миге.
— Родной мой, живой, здоровый, слава тебе господи! — ее слова потонули в грубой ткани его гимнастерки.
— Все кончилось, моя хорошая, все позади, — его голос, низкий и такой родной, был полон безмерной усталости и безграничного счастья. Он прижимал ее к себе, и ей казалось, что она слышит, как бьются в унизон их сердца. Юрочка топтался рядом, и Виктор, отстранившись от жены, с теплой улыбкой потрепал сынишку по стриженой голове. — Ну вот, вырос, настоящий мужчина стал! Скоро и меня перерастешь.
И лишь тогда Галина заметила девочку. Она стояла у самой калитки, затененная раскидистой веткой сирени, маленькая и безмолвная, словно мышь, загнанная в угол. Вопросительный взгляд жены заставил Виктора вздохнуть. Он мягко поманил ребенка к себе.
— Это Лидка. Ей шестой годок пошел.
— Но откуда? Чья она? — в голосе Галины прозвучало не столько недоверие, сколько острая жалость, уколовшая сердце при виде худенькой фигурки в грязном, порванном платьице.
— С вокзала одного, по пути домой. Без документов, одна. Люди местные говорили, родителей у нее нет, мать умерла, а отец и не ведал о ее существовании. Скиталась, где придется. Не смог я пройти мимо, сердце разорвалось глядя на нее. Решил, что мы с тобой справимся. Но если ты против… через пару дней в город съездим, в детский дом определим.
— Странно как все выходит. А ты уверен, что ее никто не ищет?
— Уверен. Расспрашивал. Мать одна была, да и та скончалась. Ну посмотри на нее, Галя, ведь херувимчик настоящий.
С ним нельзя было не согласиться. Из-под спутанных прядей светлых волос на нее смотрели огромные, васильковые глаза, полные немого вопроса и доверия. Худенькое личико было бледным, а ручки, тонкие как прутики, нервно теребили край платья. Волна сострадания, горячая и всепоглощающая, накатила на Галину. Она присела перед девочкой, чтобы оказаться с ней на одном уровне, и мягко протянула ладонь.
— Давай знакомиться, милая. Меня Галиной зовут, а ты можешь звать меня тетей Галей.
— Я — Лидка. А можно я буду звать тебя мамой? Дядя Витя сказал, что ты не будешь сердиться.
— А где твоя настоящая мама, детка?
— Не знаю, — девочка безразлично пожала худенькими плечиками. — Я ее не помню. Жила у тети Кати, но она меня била и говорила, что я лишний рот. Вот я и ушла. Мы с Борькой жили в подвале, а потом он куда-то пропал.
— Борька? Кто это?
— Друг. Он меня кормил, что найдет. Я его везде искала, даже на вокзал ходила, а его нет…
Жизнь ребенка, полная лишений и страха, предстала перед Галиной в этом коротком, бесхитростном рассказе. Ей, выросшей в любви и заботе, было невозможно представить, как эта кроха скиталась по холодным подвалам и шла одна по незнакомым улицам.
— Господи, да что ж это я, застоялись вы тут! — всплеснула она руками, отгоняя мрачные мысли. — Проходите в дом, вы же с дороги, голодные, усталые.
Взяв Лидку за холодную ручонку, она повела ее в горницу. Юрочке было велено немедленно натаскать воды и растопить печь — девочку нужно было вымыть, отогреть, одеть во что-то человеческое. Осмотрев ее светлую головку, Галина с облегчением выдохнула — по крайней мере, педикулеза не было, и на том спасибо. Странно, конечно, при таких условиях… Но она отогнала подозрения. Раз Виктор привез ее сюда, значит, так надо, значит, девочке действительно некуда идти.
Спустя несколько часов, отдохнувший и приведший себя в порядок, Виктор отправился к своему дяде, уважаемому в селе председателю. Нужно было уладить формальности, доложить о возвращении, а заодно и поговорить о судьбе Лидки.
Едва муж скрылся за калиткой, Галина достала из старого сундука отрез ситца с нежными васильками — ткань, припасенную для рубахи сыну. Без лишних слов она принялась снимать мерки с девочки, которая робко сидела на табурете.
— Мам, а это что? — нахмурился Юрочка, наблюдая за действиями матери. — Это же моя ткань!
— Помолчи, сынок. Разве не видишь, у девочки совсем ничего нет. А это тряпье надо бы и сжечь, чтобы духу его не осталось.
— А я не хочу, чтобы ты отдавала мое чужой девчонке! — вспыхнул мальчик, его лицо исказила обида.
Галина, не говоря ни слова, сняла со спинки стула полотенце и с силой хлестнула им сына по мягкому месту.
— Что за слова такие недостойные? Я тебя не так воспитывала! Разве можно быть таким жадиной и эгоистом?
— А зачем он ее вообще притащил? — пробурчал Юрочка, потирая уязвленное место. — Теперь будете вокруг этой чужой прыгануть!
И, опасаясь повторной экзекуции, он стремительно ретировался во двор. Галина лишь сокрушенно покачала головой. Единственный ребенок, избалованный вниманием, не желал ни с кем им делиться.
Виктор вернулся затемно. Юрочка все еще пропадал на улице, а Лидка, вымытая, причесанная и одетая в старую, но чистую кофточку Галины, сидела за столом и сосредоточенно играла с тряпичной куклой — реликвией из девичьего сундука хозяйки.
— Ну как, освоились? — спросил муж, ласково глядя на девочку. Та лишь кивнула, но в ее глазах появился проблеск спокойствия. Галина заметила, что дочь побаивается сына, и это ее огорчало.
— Сыном тебе заняться надо, — тихо сказала она, отводя мужа в сторону. — Вытворяет невесть что, а Лидка у нас всего лишь первый день.
— Я с ним поговорю, все утрясется, — уверенно сказал Виктор. — Дядя пообещал помочь с документами. Через пару недель все уладим. Будет Лидка считаться нашей с тобой дочерью.
— Я не против, — пожала плечами Галина. — Кажется, выбора у меня и нет. Я уже не смогу отдать ее в казенный дом.
— Я знал, что ты поймешь, — он обнял ее, и его голос стал тихим и проникновенным. — Ты у меня самая добрая, самая отзывчивая. За это я тебя и люблю.
Она прижалась к нему и прошептала на ухо:
— Но я все же надеюсь, что детей у нас будет больше. Ты ведь помнишь свои обещания?
Он тихо рассмеялся. Когда-то, много лет назад, молодой парень, делая предложение своей ненаглядной, клятвенно обещал ей дом, полный ребятишьих голосов. А она, юная и влюбленная, лишь кивала, мечтая о большой и дружной семье. Но после рождения Юрочки что-то пошло не так, и желанные беременности не наступали. А потом грянула беда, и они расстались на долгих четыре года. Теперь Галина всем сердцем жаждала наверстать упущенное, вновь ощутить радость материнства.
Она взглянула на маленькую Лидку, и на ее губах появилась улыбка. Когда-то, мечтая о дочери, она хотела назвать ее именно так. Но теперь, видимо, придется придумать другое имя, если родится девочка. Ведь дочь у нее уже есть.
Прошел год. Юрочка по-прежнему ревновал родителей к «чужачке», как он ее за глаза называл, и всячески старался ее задеть. Но девочка, словно не замечая его колкостей, тянулась к нему, бегала по пятам, что вызывало у мальчика лишь приступы раздражения. Галина, исчерпав весь арсенал воспитательных мер — от строгих выговоров до задушевных бесед, — в конце концов махнула рукой, надеясь, что с возрастом это пройдет само собой.
За этот год случилось два радостных события: Лидка пошла в первый класс, а Галина узнала, что ждет ребенка. Виктор носил ее буквально на руках, а Юрочка, вновь почувствовав себя отодвинутым на второй план, устроил настоящую сцену ревности, за что отец впервые в жизни применил ремень.
В январе 1947 года Галина родила девочку, которую назвали Оленькой. Супруги были на седьмом небе от счастья. Жизнь потихоньку налаживалась, страна залечивала раны, а в их доме текли свои, мирные и счастливые, будни.
Спустя еще два года на свет появился сын, названный Тихоном. Мечты Галины о большой семье сбывались, и она без устали благодарила судьбу за такое благословение. Лидка оказалась смышленой и не по годам серьезной девочкой, она стала незаменимой помощницей в хлопотах с малышами. Вот только с Юрочкой отношения у нее не складывались. Он по-прежнему держался с ней отстраненно и холодно. Галина с нетерпением ждала, когда сына призовут в армию, надеясь, что служба закалит его характер и заставит повзрослеть. Теперь его ревность распространялась не только на Лидку, но и на кровных брата и сестру. Справиться с его тяжелым, неуступчивым нравом не могли ни отец, ни мать. Он не делал детям ничего дурного, но в его обращении с ними не было ни капли тепла или нежности, будто это были не родные малыши, а посторонние щенята. Галина понимала причину: тринадцать лет он был единственным любимым сыном, центром вселенной для своих родителей, а теперь их внимание и любовь пришлось делить с другими. Но как втолковать это юному, обиженному сердцу?
В 1950 году Юрия забрали в армию, и Галина с Виктором с облегчением выдохнули: служба пойдет ему на пользу, там он остепенится, соскучится по дому и вернется другим человеком.
Так и вышло. Вернувшийся через три года молодой мужчина был не узнать. Высокий, плечистый, с открытым и смелым взглядом, он с теплотой и искренней заботой относился к младшим. Тихонка и Оленьку он катал на спине, смешил их и баловал. А вот с Лидкой по-прежнему сохранял дистанцию, держался подчеркнуто сухо, почти холодно.
— Дети-то наши подросли… — Задумчиво произнес Виктор, глядя в окно, где резвились девятилетняя Оленька и семилетний Тихонка.
— Подросли, — кивнула Галина. — Жаль, что больше не получается… Честно сказать, соскучилась по маленьким ручкам, по этой беспомощной нежности.
— Ничего, мать, скоро внуки пойдут. Лидка уж невеста, про Юрку и вовсе молчу — давно бы парню остепениться пора.
— Да, двадцать четыре уж стукнуло. У тебя в его годы сын бегал, а этот все ветром гуляет, за ум никак не возьмется.
— Слушай, а у меня идея есть, — присел Виктор рядом с женой. — У Прохоровых, наших соседей, ведь тоже дети подходящего возраста. Сыну Владимиру двадцать один, холост, а дочери Зое девятнадцать. Почему бы не свести их? Я с их отцом работаю, найти повод вместе посидеть — проще простого. Глядишь, молодые присмотрятся друг к другу, и дело на лад пойдет.
— Голова! — одобрительно улыбнулась Галина. — И повод выдумывать не надо — у тебя же день рожденья на носу. Вот и пригласим Прохоровых с детьми.
— Дельно.
Через неделю в доме Виктора и Галины пахло свежим хлебом и праздничными пирогами. Стол ломился от угощений. Младших детей накормили заранее и отправили гулять, а Юрию и Лидке было велено присутствовать.
Праздник удался на славу. Галина с удовлетворением отметила, что молодой Владимир не сводил восхищенных глаз с Лиды. И было от чего — из худенькой девочки она превратилась в настоящую красавицу. Длинные волосы цвета спелой пшеницы, огромные голубые глаза, окаймленные темными ресницами, тонкий стан и звонкий, как ручеек, голос. Однако Юрий сидел за столом мрачнее тучи, не проявляя никакого интереса к Зое. Неужели у него уже есть избранница, о которой он умалчивает?
— Мама, все было невероятно вкусно, как всегда, — нарушила молчание Лида, вставая из-за стола. — Но вы уж извините, мне нужно бежать. Я подруге Маше обещала помочь — родители ее уехали, а с младшими братьями сидеть некому.
— Какая у вас дочь заботливая, — заметила Анна Прохорова. За годы все уже позабыли, что Лида не родная.
— Горжусь ею, — с теплотой ответила Галина. — На ветеринара поступать собралась, у нас в селе работать будет.
— Я в ее годы только о городе мечтала, — засмеялась гостья.
— В городе ей делать нечего, пусть лучше здесь, под присмотром, — неожиданно и резко вставил Юрий, уставившись в свою тарелку. Галина с удивлением посмотрела на сына, но тут же постаралась сгладить ситуацию шуткой.
— Братец за сестренку волнуется. Володя, может, проводишь Лиду до подружки? Уже смеркается.
— Я сам провожу, — Юрий поднялся из-за стола и решительным жестом взял Лиду за локоть, почти вытолкнув ее из горницы.
— Смотри-ка, какой суровый защитник, — покачал головой отец Владимира. — Бери пример, сынок, а то ты вечно с сестрой как кошка с собакой.
Галина и Виктор переглянулись. Что это было? Поведение сына было более чем странным.
Гости разошлись, а Юрия все не было. Галина волновалась — план рушился на глазах. Неужели Зоя ему совсем не приглянулась?
Когда он наконец вернулся, Виктор сидел за столом и курил, его лицо было серьезным.
— Сын, объясни, в чем дело? Откуда такая внезапная опека над сестрой?
— Какая она мне сестра? Она чужая. И никакой это не опеки, я просто ваш план раскусил — свести Лидку с вашим Вовой, а меня с Зойкой. Не лезьте в нашу жизнь, мы сами как-нибудь разберемся.
— Прости, мы, может, и поторопились, но хотели как лучше. А Зоя чем тебе не понравилась? Девушка видная, скромная, из хорошей семьи.
— От такой скулы сводит. С ней от тоски изойдешь.
— Ну а почему ты был против, чтобы Володя ее проводил?
— Не хочу, чтобы потом по всему селу слухи поползли. Нечего ей с парнями по темным улицам шляться.
— А тебе, значит, можно? — с легкой усмешкой спросил Виктор, пристально глядя на сына. Тот смущенно покраснел.
— Да ни с кем я не шляюсь. Все, спокойной ночи.
Юрий вышел в сени, оставив родителей в недоумении. Он и сам не мог объяснить своего поведения. Что он мог сказать? Что ревнует? Дурак, круглый дурак! Ведь угораздило же его влюбиться в нее.
В отрочестве он чувствовал лишь глухую неприязнь и ревность, но, вернувшись со службы закаленным мужчиной, увидел, что девочка повзрослела и… расцвела. Она была похожа на весенний подснежник — нежная, хрупкая, с ясным взглядом и тихой, застенчивой улыбкой. Он смотрел на нее совсем другими глазами, и это осознание пугало его до дрожи. Боясь своих чувств к приемной сестре, он намеренно держался с ней грубо и отстраненно, чтобы ни у кого не возникло и тени подозрений.
А теперь ей семнадцать, родители подумывают о женихах, и от одной мысли, что кто-то другой прикоснется к ней, у него темнеет в глазах и сжимаются кулаки.
Сегодня, когда он провожал ее, он пытался заговорить, сказать что-то важное, но она или не поняла его смущенных намеков, или сделала вид. На прощание она лишь встала на цыпочки и, легонько поцеловав в щеку, прошептала с улыбкой:
— Спасибо, братец, что проводил.
А он потом три часа бродил по спящему селу, пытаясь заглушить голос сердца суровыми доводами рассудка, но все возвращался к одной мысли: он не отдаст ее никому.
Даже в самых смелых мечтах он не мог представить, что всего через пару месяцев она сама сделает первый шаг.
Перекидывая душистое сено в углу сарая, Юрий мысленно костерил себя за сегодняшнюю несдержанность. Он слишком откровенно, слишком жадно смотрел на Лиду за обедом. И она это заметила — он видел, как алеют ее щеки, как опускаются в смущении длинные ресницы.
Вдруг он услышал за спиной осторожные шаги. Обернувшись, он застыл: на пороге, залитая золотистым светом заходящего солнца, что пробивался сквозь щели, стояла она. И смотрела на него так, словно от его следующего слова зависела ее судьба.
— Юра, — ее пальцы, легкие как бабочки, коснулись его загорелой руки.
— Зачем пришла? — его собственный голос прозвучал хрипло и чуждо.
— Мне не показалось? Ты сегодня на меня так смотрел… И вообще, ты последнее время…
— Что тебе там могло показаться?
— Что ты… ко мне не равнодушен.
— Чушь! Что у тебя в голове, а, чужачка? О каких чувствах ты несешь?
— Юра… Я все поняла уже давно. Помнишь, день рождения отца? Я тогда все увидела, просто… Я чувствую то же самое, и это… это ужасно…
— Почему? — он сделал шаг вперед, и его насмешливый тон не смог скрыть дрожи в голосе. Сердце колотилось где-то в горле.
— Мы ведь… мы как брат и сестра…
— Только на бумаге, — резко перебил он.
— Да, но люди не поймут. Осудят.
— Так ты… меня любишь? — озарение ударило в него, как молния. — И давно?
— Давно. Еще когда ты из армии вернулся, я все поняла. Но для тебя я всегда была чужой, — ее глаза наполнились слезами, которые блестели в косых лучах солнца. — Я бы никогда не призналась, но ты сам… Если я ошиблась, прости. Больше не приду.
Она развернулась, чтобы уйти, но он, движимым внезапным порывом, резко рванул ее к себе, прижал к груди и приник к ее губам властным, жадным, долгим поцелуем, вложив в него всю накопившуюся за годы страсть и тоску.
Галина, выйдя во двор за дровами, увидела, как Лида выбегает из сарая. Лицо девушки пылало румянцем, и, заметив приемную мать, она, смущенно потупившись, стрелой пронеслась мимо в дом. Следом вышел Юрий. Увидев мать, он нахмурил брови.
— Опять ее обидел? Ну когда же это кончится! — Галина неправильно истолковала их смущение, и это было ему только на руку.
— Успокойся, мам. Просто нечего ей мешать, когда я работаю, — буркнул он, проходя мимо.
С той поры их тайные встречи в старом сарае стали их маленьким, украденным у судьбы счастьем. Они целовались в тени стогов, шептались, держась за руки, а на людях вели себя так же, как и прежде, — отстраненно и холодно, чтобы не вызвать ни у кого подозрений.
— Но что нам делать, Юра? Мы не можем вечно прятаться, как воры, — отрываясь от его плеча, печально проговорила Лида. — Пора сказать родителям. Мы ведь не родные.
— Пора, — согласился он, гладя ее волосы. — Нужно только выбрать подходящий момент. Может, тогда этот Володя перестанет тут околачиваться. Так и подмывает ему физиономию начистить.
— За что? — вздохнула она. — Он-то чем виноват?
— Тем и виноват, что смотрит на тебя так, будто ты его. Ладно, ты права. Пора заканчивать с тайнами.
Вдруг снаружи хлопнула дверь, и они услышали торопливые, удаляющиеся шаги.
— Кто-то был здесь, — испуганно прошептала Лида.
— Черт… Наверняка Олька или Тихон. Пойдем.
Они вошли в дом как раз в тот момент, когда младшая сестренка, захлебываясь от возбуждения, докладывала матери:
— Мамочка, а я видела, как Юра и Лида в сарае целовались!
— Что? — Галина в растерянности перевела взгляд с дочери на вошедших. Виктор, сидевший рядом, резко побледнел и строго велел Ольге выйти.
— Мама, папа… Мы как раз хотели вам сказать, — начал Юрий, крепче сжимая руку Лиды в своей. — Мы любим друг друга. И мы хотим быть вместе.
— Сынок, да что ты такое говоришь? — Галина схватилась за сердце. — Ты же всегда… ты ее чуть ли не презирал! Когда все успело измениться? Да разве такое возможно?
— Она выросла, мама. И все изменилось. А Лида… она давно меня любит. Мы не кровные родственники! Почему вы так смотрите? Это же хорошо, семья останется вместе, никаких чужаков!
Он пытался шутить, но его улыбка вышла кривой и напряженной.
— Сестра она тебе… сестра по крови, — хрипло, с надрывом проговорил Виктор.
Все замерли, уставившись на него.
— Что ты несешь? — Галина смотрела на мужа с неподдельным ужасом.
— Говорю, как есть. Одиннадцать лет я скрывал правду, боялся тебе сказать… Думал, тайна так и умрет со мной. Я даже в кошмарах не мог представить, что между ними… что такое случится. Господи, какую я ошибку совершил, и теперь мои же дети расплачиваются.
Он схватился за голову и замер, сгорбившись, в своем кресле.
— Я ничего не понимаю, — жалобно простонала Галина. — Она не может быть твоей дочерью! Ты же сам говорил, нашел ее на станции!
— Так и было. Но не все так просто. Садитесь, я все расскажу. Может, вы никогда не простите меня, но скрывать больше нельзя.
Медленно, с долгими паузами, будто вытаскивая из себя слова, к которым прикипела душа, он начал свой рассказ. А они, затаив дыхание, слушали, и с каждым его словом мир в их уютном доме рушился, превращаясь в руины.
— В тридцать девятом, помнишь, я ездил в город на курсы трактористов? — спросил он жену, и та молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. — Там я познакомился с одной… с Катериной. Не знаю, как так вышло, будто бес попутал. Я любил тебя, понимал, что творю непотребство, но… Получив документы, я тут же порвал с ней. Но через три месяца она нашла меня через дядю, прислала письмо. Писала, что ждет ребенка. Я испугался, Галя, до смерти. Боялся потерять тебя, наш дом. Это был самый большой мой страх. Я встретился с ней, предложил помощь, но взял слово, что она промолчит. Помнишь, ту старинную икону в золотом окладе, от прабабушки? Я ее продал и все деньги отдал Катерине. Сперва она требовала, чтобы я ушел от тебя, но я был непреклонен. Ей пришлось смириться.
Когда родилась девочка, я дал ей имя и записал на себя.
Два года я тайком ездил в город, виделся с дочкой, но с Катериной у нас все было кончено, она к тому времени нашла себе другого. А потом меня призвали. Вернувшись, я первым делом поехал к ним, хотел помочь, знал, как тяжело. Но… никого не нашел. Соседи сказали, что Катя умерла в сорок втором от чахотки, а девочку забрала к себе ее сестра, Оксана. Я нашел тот дом, увидел кучу ребятишек, но Лиды среди них не было. Оксана сказала, что та постоянно сбегает. Я искал ее неделю и нашел у железнодорожных путей. Я не стал возвращаться к тетке за документами, боялся твоих вопросов…
— Значит, твой дядя… все знал? — глухо спросила Галина.
— Знал. Я умолял его молчать. Не вини его.
— Теперь я понимаю, почему он так нас опекал — и тебе место выбил, и Юру в школу возил… Я-то думала, родственная душа, а это… это он искуплял твою вину?
— Не совсем так. Он тебя всегда уважал.
— Не всегда. Именно после твоего ухода… Виктор, и что нам теперь со всем этим делать?
— Я прошу у вас прощения. У тебя, у детей… Прошли годы, Галя, у нас еще двое малышей, давай не будем рушить все. Я тысячу раз каялся, и все эти годы меня съедала изнутри совесть. Я все для тебя сделаю, только не прогоняй…
Галина молча смотрела на него, и по ее бледным щекам беззвучно катились слезы. Что она могла изменить? Прошлое не повернуть вспять. Но дети… тут она услышала оглушительный хлопок входной двери. Обернувшись, она увидела, что Юрия в комнате нет.
Виктор бросился за ним, но вскоре вернулся один, беспомощно разведя руками.
— Не догнал.
Лида, не говоря ни слова, убежала в свою комнату и заперлась. Спустя два часа к дому подошел друг Юрия, Семен, и передал, что тот уехал в город, просил собрать его нехитрые пожитки.
Неделю в доме стояла гробовая тишина. Лида не выходила из своей комнаты, почти не притрагивалась к еде и ни с кем не разговаривала. Галина и Виктор измучились от неизвестности и тягостного чувства вины. Даже младшие дети, Тихон и Оленька, понимая, что в доме беда, вели себя тихо и незаметно.
Но однажды днем пришел дядя-председатель и передал записку, пересланную через него.
«Работаю на заводе, токарем. Живу в общежитии. Домой не вернусь, отца видеть не хочу. За мать беспокоюсь. Со мной все в порядке. Целую. Юрий».
— Хоть бы жив-здоров был, — выдохнула Галина, и камень с души на мгновение свалился. — Ничего, остынет, образумится. Только Лида… Не знаю, что с ней и делать.
— Ничего со мной делать не нужно, — тихий голос раздался из дверного проема. На пороге стояла Лида. Бледная, с темными кругами под глазами, но с каким-то новым, твердым выражением на лице. — Жизнь продолжается. Мама, папа… Вы хотели, чтобы я вышла за Владимира? Что ж… Передайте ему, что я согласна.
— Он делал тебе предложение? — удивленно поднял брови Виктор.
— Делал. Я отказывала. А теперь… согласна.
— Дочка, если ты его не любишь, не губи свою жизнь, не совершай опрометчивых поступков, — взмолилась Галина.
— Мама… родная моя, ты всегда была мне самым близким человеком и останешься им. Поверь, так будет лучше. Владимир — хороший человек. А выйдя за него, я пойму, что пути назад нет. Может, в браке, когда свои дети появятся, сердце успокоится…
— Я хочу, чтобы ты была счастлива! Мне больше ничего не надо!
— Когда-нибудь я обязательно буду счастлива. Обещаю тебе.
Спустя месяц Лида стояла перед большим зеркалом в своей комнате, примеряя свадебное платье. Через неделю должна была состояться ее свадьба с Владимиром. Она уговаривала себя, твердила, что он добрый и надежный, что сможет построить с ним тихую, спокойную жизнь. Но мысли предательски возвращались к Юрию, к его жарким поцелуям, к сильным, надежным рукам, к тому чувству полного и абсолютного счастья, которое она испытывала только с ним. Горькие, соленые слезы катились по ее щекам и падали на белую ткань.
Вдруг со двора донеслись приглушенные голоса, и ее сердце замерло, а потом забилось с бешеной силой. Этот голос… Этого не может быть!
Но дверь распахнулась, и на пороге стоял он. Увидев ее в подвенечном наряде, Юрий побледнел и схватился за косяк, будто ища опоры.
— Замуж выходишь? — тихо, почти беззвучно спросил он.
— А что мне еще остается? — так же тихо ответила она и бросилась к нему, прижимаясь к его груди мокрым от слез лицом.
— Где родители? У нас есть важный разговор, — только сейчас Лида заметила, что он пришел не один. На пороге стояла женщина. Черты ее лица казались смутно знакомыми, будто из далекого, страшного сна.
— Не узнаешь? — женщина сделала шаг вперед. — Это я, Оксана.
Лида содрогнулась. Перед ней встали воспоминания — побои, брань, вечный голод и ощущение собственной ненужности в доме, где было полно своих детей…
— Что вы здесь делаете? Откуда вы взялись?
— Не поверишь, Лидка… Но я нашел ее, — голос Юрия был твердым и уверенным. — Сам не знаю, зачем искал, будто какая-то сила вела. Я выпросил у дяди адрес той Катерины, у него сохранились старые письма. Так я вышел на Оксану. Но где же отец с матерью?
— А вот и они, — Лида показала рукой в окно, где к калитке подходили Галина и Виктор.
Увидев нежданных гостей, лица супругов вытянулись. Появление сына обрадовало, но женщина рядом с ним заставила похолодеть сердце. Виктор узнал ее мгновенно. Его лицо исказила гримаса гнева.
— Что она здесь делает? — резко спросил он, обращаясь к Юрию. — Этой… этой твари не место в моем доме! Ты… — он с ненавистью смотрел на Оксану. — Я даже не найду слов… Шестилетний ребенок пропал, а тебе хоть бы что! Ты ее вообще искала?
— А ты чего на меня кричишь? — огрызнулась та, вставая. — Да не было мне до нее никакого дела!
— Но она же твоя родная племянница! Как ты могла?
— Да не племянница она мне, слышишь? Не племянница!
— Что за бред? Лида… Это же она, моя дочь.
— Не было у тебя никакой дочери! Выслушайте, только без крика, все по порядку.
В тридцать девятом Катя и впрямь от тебя забеременела. Ты ей деньги отстегнул, ту икону продал. Она обрадовалась, думала, коли ты столько отдал, значит, богат еще. На тебя рассчитывала, замуж хотела. Но ребенок… ребенок родился мертвым. А она-то в тебя по уши влюбилась, боялась потерять. В той же палате рожала девочка-студентка, плакала, говорила, что родители ее убьют, коли узнают, и учиться не дадут. Вот Катьке и пришла в голову дурная мысль. Она уговорила ту девчонку отдать ей ребенка. А та и рада была. С врачами она как-то договорилась…
Катя думала, увидев дочку, ты к ней бросишься. Все знают, дочек-то мужчины больше любят. Но ты ей отказал наотрез. А правду сказать побоялась — ребенок был ее последней надеждой на тебя. В сорок втором ее не стало, я девочку к себе забрала. Куда ж ее? В детдом?
— Так и надо было сдать! А ты ее на улицу выгнала!
— Да мне за нее государство платило! На прокорм!
— Вот оно что… — горько усмехнулся Виктор. — Знаешь, вы с сестрой — одного поля ягоды… Стой, — он обернулся к сыну. — Юрий, как ты до этого докопался?
— Папа, не знаю… Мне вдруг захотелось посмотреть в глаза тем, кто сделал детство моей Лиды адом. Мне нужно было на ком-то сорвать зло! Сердце, что ли, вело. Я у дяди адрес взял, нашел ту Катерину, а потом и Оксану. Так я и узнал, почему тетка так невзлюбила «племянницу». Оказалось, крови у них общей нет.
В доме повисла гробовая тишина. Никто не знал, что сказать. Лида тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони. Оксана, поняв, что ее миссия окончена и присутствие здесь более нежелательно, молча поднялась и вышла, хлопнув дверью.
Лида стояла, не в силах пошевелиться. Выходит, они с Юрием и впрямь не брат и сестра. Но ведь через неделю — свадьба с другим. Все уже решено. Галина и Виктор смотрели на дочь с болью и пониманием. Они читали в ее глазах смятение, но что можно было поделать? Все приготовления были завершены…
Но рано утром, заглянув в комнату к невесте, Галина не нашла ее там. На аккуратно заправленной кровати лежала записка. Дрожащими руками она подняла ее.
«Милые мама и папа! Простите нас за такое бегство. Но наши сердца выбрали свой путь. Мы уезжаем с Юрием. Не ищите нас. Когда все уляжется, мы вернемся. Я написала и Владимиру, прошу у него прощения. Любим вас. Ваши дети».
Виктор, прочитав записку, сгоряча хотел было браниться, но Галина остановила его, прижав листок к груди. На ее глазах выступили слезы, но это были слезы облегчения. Если Юрий нашел в себе силы разыскать Оксану и докопаться до правды, значит, так было суждено. Значит, сама судьба предназначила им быть вместе.
Эпилог
А спустя две недели на имя Виктора и Галины пришел по почте небольшой конверт без обратного адреса. Внутри лежала черно-белая фотография. На ней были Юрий и Лида. Она — в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, в руках — скромный букетик полевых ромашек. Он — в своей лучшей рубахе, с гордо поднятой головой, и в его руке было видно официальную бумагу — свидетельство о браке. Они смотрели друг на друга, и их лица озаряли такие счастливые, такие безмятежные улыбки, что, казалось, само солнце застыло в их глазах.
На обороте снимка, тонким, изящным почерком, было написано: «Я счастлива, как и обещала тебе, моя родная!»
И Галина, глядя на эти счастливые лица, поняла, что никакие ошибки прошлого, никакие случайности и обманы не имеют власти над настоящим чувством. Жизнь, как искусный садовник, всегда найдет способ взрастить самый прекрасный цветок даже на самой бесплодной, казалось бы, почве. А их дом, переживший столько бурь, по-прежнему стоял, готовый принять и обогреть любовь, которая в конце концов нашла свою дорогу домой.
