— Это не я, — едва слышно прошептали ее губы. — Та, что в зеркале, — не я. У той девушки сердце истекает кровью, а душа погребена под грудой чужих решений.
— Что ты там нашептываешь, словно ветер осенний под окном? — раздался спокойный голос матери, и в отражении появилась ее фигура. Теплые, натруженные руки принялись орудовать булавками, подгоняя белое подвенечное платье по стремительно худющей фигуре дочери. — Совсем ты иссохла, пташка моя. Эк, как свадебные хлопоты на тебе сказываются. Все невесты через это проходят, волнуются, тревожатся.
— Во мне не тревога, во мне пожар. Мама, ну зачем? Зачем вы так со мной поступаете? — голос Милы дрогнул, наполняясь отчаянием.
— Полно тебе, дитятко, я ведь сто раз повторяла — так надо! Для твоего же блага и счастья. А Елисей человеком большим станет, поглядишь! Нет пока в сердце твоем к нему огня? Так появится! Я твоего отца за три дня до венца впервые толком разглядела, и ничего, живем душа в душу. Вот и ты с Елисеем счастливая будешь. Парень он основательный, умный. Вон, целый институт в городе одолел. Много ли наших деревенских парубков могут таким похвастаться?
— Мама, разве в дипломах счастье таится? — выдохнула Мила.
— А в чем же? Или в ком? — нахмурилась мать, и в ее глазах мелькнула тревога. — В Никитке, по которому ты томишься? Да этот ветреник едва читать научился, а уж писать так и вовсе — каракули выводит, что курица лапой. И, упаси Господи, характер у него слишком уж легкомысленный. Нет в нем ни капли серьезности, ни крупицы настоящего ума.
— Зато я его люблю! — вновь хлынули слезы, горькие и соленые.
— А он? Он тебя любит? — мать пристально посмотрела на дочь. — Вот то-то же! Нет в его глазах того огня, одна лишь охота погулять да повеселиться. Повернись, тут еще нужно подколоть, — женщина резко развернула дочь, та едва удержалась на ногах. — А отец все правильно решил, он о твоем будущем печется, как может.
Мила сомкнула веки, скрывая яростную вспышку в глазах. Как же, печется! В первую очередь он печется о собственных амбициях и выгодной партии!
У Милы была лишь младшая сестренка, крохотная Василиса, последний лучик в их семье. Были когда-то и два брата — один ушел в речную глубь в далеком тридцать пятом, не дожив и до одиннадцати, а другой, повзрослевший Алексей, связал свою судьбу с армией, прошел сквозь финские снега, а теперь служил в Ленинграде, редко навещая отчий дом. Отец не скрывал гордости за старшего сына и всех местных юношей мерял его аршином. Елисей же был отпрыском давнего друга отца, и впрямь слыл парнем умным и целеустремленным, но не лежало к нему сердце Милы. Не то чтобы он вызывал отвращение, но пугал его суровый, пронзительный взгляд, нахмуренные брови, когда он скрупулезно вел подсчеты на колхозном складе. И улыбка на его лице была редкой гостьей. Разве может такой человек по-настоящему любить? Совсем иное дело — Никита, товарищ ее детских игр. Год назад она с изумлением поняла, что все ее мысли заняты этим балагуром и весельчаком, душой любой сельской сходки. Ну и пусть он «неуч», как язвительно называл его отец, зато в колхозе он всегда в первых рядах — и за штурвал трактора сядет, и косу в руки возьмет, и на лесозаготовку первым вызывается. Руки у него золотые, да вот характер слишком уж беспечный.
А два месяца назад отец и его друг Тихон Борисович, присев напротив Милы, завели неспешный, но решительный разговор о ее браке с Елисеем.
— Дочка, я тебя с пеленок знаю, именно такая невестка нам с супругой по сердцу. Отец твой свое благословение дал.
— А моего согласия спрашивать не нужно, дядя Тихон? — Мила почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— А что тут обсуждать, красавица? Разве мой Елисей не пара тебе? Парень серьезный, умный, за спиной сельскохозяйственный институт. Да за таким, как за каменной стеной! И дом у нас просторный, будет где ребятишкам резвиться.
— Нынче не те времена, чтобы дочерей под венец против воли вели, — упрямо возразила Мила. — Я выйду замуж только по зову сердца.
— Тихон, ступай, я с дочерью наедине побеседую. — Петр Сергеевич жестом попросил друга удалиться.
Едва дверь закрылась за Тихоном Борисовичем, отец перевел на дочь тяжелый, непреклонный взгляд.
— По зову сердца, говоришь? А уж не за Никитку ли ветреного собралась?
— А хоть бы и за него! — выпрямившись, ответила Мила, глядя отцу прямо в глаза.
— Не бывать тому никогда, слышишь меня? — отец с силой ударил кулаком по столу, заставив задрожать посуду на полках. — Сгною в земле, но зятем он моим не станет. Ты что, ослепла, глупостью той заразилась? Да он под каждую юбку засматривается, словно голодный пес, сорвавшийся с цепи!
— Пусть краснеют те, кто с ним заигрывает! А я все равно добьюсь, что он меня полюбит и поведет под венец! — с упрямством, рожденным от отчаяния, продолжала дочь. — И верность он мне хранить будет, вот увидишь.
— Я ничего не увижу, ибо не позволю! — глаза отца пылали холодным гневом. — Вот в кого ты такая упрямая уродилась? Ладно бы он тебя любил, руки и сердца добивался, но ведь ты для него — лишь мимолетная забава. Думаешь, я позволю опозорить нашу честь? Ты о Василисе подумала, о сестренке своей малой?
— А Елисей? Разве он согласен взять меня в жены? Разве он добивался моего расположения? — с горькой насмешкой спросила Мила.
— Это он сам попросил нас с отцом о твоей руке.
— Почему же тогда ко мне не пришел? — Мила была ошеломлена, она не могла даже вообразить подобной инициативы от молчаливого Елисея.
— Потому что поступает он по уму, не как те ветреники. Сперва заручиться согласием родителей, а уж потом начинать ухаживания.
— Так он еще и ухаживать не начинал, а уже о свадьбе речь ведет, — возмутилась Мила.
— Так сперва он разрешения испросил. Говорит, жениться желает, но ухаживать сперва намерен. Так что, готовь приданое, в хорошую семью новой хозяйкой войдешь.
— Нет! — Мила вскочила и выбежала из избы, захлебываясь рыданиями.
Елисей действительно начал ухаживать — неуклюже, с той же основательностью, с какой вел бухгалтерские книги, но уже с несомненной уверенностью в ее будущем. Мила сначала пыталась поднимать его на смех, но, получив от отца суровое внушение, смирилась. Не хотела она окончательно ссориться с родителем, впереди еще было уйма времени, авось, судьба сама все расставит по своим местам. И свадьбы этой не бывать, что бы отец ни говорил и как бы ни грозил.
За месяц до назначенной даты Миле все же удалось привлечь внимание Никиты. И тот, почуяв новую забаву, стал за ней увиваться. Не прошло и недели, как они оказались в его сарае, заваленном душистым сеном. Мила тогда наивно полагала, что он разделяет ее чувства, и, если заставить его потерпеть, он непременно предложит руку и сердце. Глупая девчонка не понимала, что Никита и не помышлял о семейных узах. А раз уж красавица после поцелуев и горячих объятий отпрянула, поправила платье и, заливаясь румянцем, отказала в большей близости, зачем ему такая недотрога, когда есть щедрая на ласки Варвара и жадная до мужского внимания Зинаида?
— Никитушка, прости. До свадьбы себя беречь должна.
— А зачем тогда со мной сюда пришла? — удивился парень, распаленный ее поцелуями. — У тебя же жених имеется, тот самый, Елисей.
— Да не люблю я его! Тебя одного люблю, неужели не видишь? — девушка сделала шаг и ухватила его за руки. — Никита, я за тебя замуж хочу.
— Ты что, с ума сошла? — он отшатнулся и громко рассмеялся. — Да я и не думал жениться! Мне и так замечательно, а семья — это цепи и тяготы. Я-то думал, ты уже с Елисеем все улажено, раз он так внезапно засватал… Нет уж, извини, но связываться с твоим батькой мне не с руки. Уж больно грозен. И не ходи за мной больше, ступай к своему жениху и береги себя до брачной ночи.
Он стремительно выскочил из сарая, приглаживая взъерошенные волосы и сердясь и на себя, и на Милу. Он и впрямь полагал, что девушка — легкая добыча, вон как за ним увивалась, глазки строила, да так охотно на сеновал последовала. Он и предположить не мог, что речь зайдет о любви и невинности, будто нескольких поцелуев достаточно для предложения руки и сердца. Где же Варвара? Ему срочно нужно ее увидеть!
А Мила, выйдя из сарая и отряхивая платье, с щемящей тоской посмотрела вслед Никите, который уверенной походкой направился во двор к молодой вдове Варваре.
Она была еще так молода, так глупа и непозволительно наивна…
Осмеянная Никитой, Мила не опустила руки, она по-прежнему всеми силами противилась браку с Елисеем, но мать и отец оставались глухи к ее мольбам, твердя как заведенные о ее невероятном везении и грядущем счастье.
И вот за неделю до свадьбы мать принялась в одиночку дошивать свадебный наряд, подгоняя его по стремительно тающей фигуре дочери. Девушка исхудала от переживаний, но мать предпочла списать это на предсвадебное волнение, будто не слыша слов, что срывались с ее губ.
— Ты сейчас просто не понимаешь, какое счастье выпало на твою долю. Потом сама нас с отцом благодарить станешь.
— Да пусть лучше весь мир рухнет! Лишь бы этой свадьбы не было! Пусть все до тла сгорит! — в приступе черного отчаяния выкрикнула она и, стащив с себя почти готовое платье, накинула повседневную одежду и захлопнула за собой дверь в свою комнату.
И вдруг снаружи поднялся переполох. В оконное стекло кто-то громко и настойчиво забарабанил. Выглянув, она увидела соседку Татьяну, ее лицо было бледным и искаженным от ужаса.
— Милочка, где мать с отцом?
— Отец во дворе хлопочет, в сарае, наверное! А мать здесь. Мама! — крикнула она. — Тетя Таня пришла.
— Ты тоже выходи, всех к сельсовету сзывают. Бегом!
— Да что стряслось? Чего ты орешь, будто пожар случился? — Евдокия, мать Милы, вышла на крыльцо и уставилась на соседку.
— Хуже, Дуня, куда хуже, — выдохнула Татьяна, и ее глаза наполнились слезами.
Соседка покинула их двор и бросилась к следующему дому, отчаянно стуча в оконные рамы. Мила, Евдокия и вышедший из сарая удивленный Петр Сергеевич направились к зданию сельского совета. Что может быть хуже пожара?
А там уже кипела взволнованная толпа, люди перешептывались, обмениваясь тревожными взглядами, и в немом ожидании смотрели на председателя колхоза.
— Ты, Макарыч, объяснишь, в чем дело? Или так и будешь молчать, словно рыба об лед? — красавица Варвара нахмурила соболиные брови, позади нее стоял беспечный Никита, и казалось, ему совершенно нет дела до причин всеобщего сбора.
— Чтобы по сто раз не пересказывать, дождемся остальных. А, вот и Кузьма Петрович подходит, мудрец наш деревенский, — усмехнулся председатель, с легкой иронией обратившись к подошедшему старейшине.
Затем он поднял руку, призывая смолкнуть, и громким голосом, в котором явственно звучали боль и тревога, объявил:
— Сегодня мною была получена телеграмма из района. Крепитесь, товарищи — пришел час защищать нашу Родину. Вчера утром, на рассвете, немецкие полчища вероломно напали на Советский Союз. — Он начал зачитывать текст телефонограммы, но его уже никто не слушал, толпа взорвалась единым стоном, женскими причитаниями и гулким гулом мужских голосов. — Товарищи, тише, дайте договорить!
Толпа постепенно затихла, и Андрей Макарович, выпрямившись, произнес:
— У меня был ровно час, чтобы все обдумать — я ухожу на защиту нашей земли. Кто со мной?
Один из мужчин тут же поднял руку, но его мать вцепилась в него с силой отчаяния:
— Не пущу! Ни за что не пущу!
— Матушка, потом обо всем поговорим, — тихо произнес мужчина, с нежностью глядя на заплаканное лицо матери. А у Милы сердце сжалось в комок — ее Алеша, ее старший брат, несомненно, тоже встанет в первые ряды. Он всегда говорил, что его призвание — защищать Отчизну!
Они вернулись домой в гнетущем молчании: отец не проронил ни слова, мать тихо плакала, а на душе у Милы скребли кошки. Взяв в руки незаконченное свадебное платье, девушка посмотрела на родителей и тихо произнесла:
— Думаю, сейчас не до свадеб? Нам нужно думать об Алеше…
— А когда для нее время настанет? — отец поднял на нее усталые глаза.
— Когда наша страна одержит победу. Вот тогда и победу, и свадьбу вместе отпразднуем, — тихо молвила Мила, и вдруг содрогнулась, вспомнив свои же недавние слова… Не накликала ли она беду сама? Она так яростно желала, чтобы мир рухнул, чтобы все сгорело дотла…
В эту минуту они услышали стук в дверь, и на пороге возникла фигура Тихона Борисовича.
— Откладывается свадьба, друг мой, — безжизненно произнес он, опускаясь на лавку за столом.
— Елисей тоже присоединился к Макарычу? — так же глухо спросил Петр Сергеевич.
— А ты как думал? Что он в стороне отсиживаться станет?
— Я никогда не сомневался в смелости и отваге твоего сына. Что ж, давай отложим свадьбу до дня победы.
— А мы что будем делать, Петя? Вслед за сыновьями пойдем? — Тихон устало и обреченно провел ладонью по лицу.
— А мы, Тихон, останемся здесь, чтобы защищать наших женщин и детей. Кто же останется на этой земле, если они все уйдут?
Мила вышла проводить Елисея. Как бы она ни была против этой свадьбы, но Елисея она знала с детства. Он не участвовал в их ребячьих забавах, будучи старше, и дружил в основном с Алексеем. Тот всегда слегка подтрунивал над младшей сестренкой, и Мила не была допущена в их мальчишеский круг. А когда Елисей уехал в город на учебу, и вовсе забыла о его существовании. Вернулся он замкнутым и рассудительным мужчиной, что для восемнадцатилетней Милы было смертельно скучным. Легкость и веселье были не про него. Но все же он был ее женихом, пусть и несостоявшимся. Его, как и любого другого парня из их села, было искренне жаль. И душа ее ныла от предчувствия потерь, как и у всех односельчан.
— А ты что же? С ними не уезжаешь? — спросила она Никиту, который тоже вышел на проводы.
— Не-а! — беспечно бросил он. — Вот когда Родина призовет, тогда и пойду. А чего самому-то нарываться? Да и уверен, без меня там справятся, не пройдет и пары месяцев. Так что еще погуляем на твоей свадьбе, Милка!
Слушая его, Мила взглянула на предмет своих недавних грез совершенно иными глазами. Вдруг ей стало неприятно и стыдно находиться рядом с ним. Хотя, что такого он сказал? Но, сравнивая его с Елисеем, Мила вдруг с пронзительной ясностью поняла, кто из них настоящий мужчина…
Прижимая к груди перепуганную пятилетнюю Василису, Мила рыдала навзрыд, не в силах сдержать душившую ее боль. Ее родное село пылало, а под обугленными руинами родного дома были погребены мать и отец. Ей чудом удалось вырваться, увлекая за собой в спасительный мрак маленькую сестренку.
Теперь эта картина навеки врежется в ее память – ухмыляющийся Никита с позорной повязкой полицая на рукаве, направляющий винтовку на ее отца, а мать, бросившаяся наперерез смертоносной пуле. В этот миг Мила, схватив Василису в охапку, выпрыгнула в разбитое окно, не чувствуя острой боли от впившегося в ладонь ржавого гвоздя. Самое главное – спасти Василису. Она бежала через огород, прижимаясь к тени забора, в страхе ожидая выстрелов в спину, и лишь очутившись в спасительных объятиях темного леса, опустила сестренку на мягкий мох и рухнула рядом, размазывая грязь и слезы по лицу. Она не ощущала пронизывающего холода, лишь безмерную радость от того, что, повинуясь слепому инстинкту, успела схватить с кровати теплое одеяло и теперь укутала им дрожащую от ужаса девочку. Со стороны села доносились душераздирающие крики и стоны, проклятия и мольбы о пощаде. Она услышала, как Никита зовет ее по имени…
Никита… Теперь при одном упоминании его имени ее сердце сжималось от лютой ненависти. Все началось неделю назад. В холодный октябрьский вечер в село вошли солдаты в серых шинелях и подняли невообразимый переполох.
Отец сразу смекнул, что его дочерям лучше не попадаться на глаза захватчикам, и прятал Милу в потаенном погребе в сарае, старательно прикрыв лаз охапками соломы. А на следующее утро он, ссутулившись и качая головой, рассказал перепуганной девушке о том, что ее бывший воздыхатель присягнул на верность новым хозяевам и напялил на руку полицейскую повязку. Ей было невыносимо больно это слышать, она не хотела верить, что Никита оказался трусом и предателем, она наивно надеялась, что он просто пытается выжить и, может быть, даже сможет им помочь. Но уже через несколько дней, когда Варвара попросила его о заступничестве, он лишь цинично рассмеялся ей в лицо.
Село было небольшим, стоящим в стороне от крупных дорог, и немцы, пробыв здесь недолго, приняли решение двигаться дальше. Для местных же жителей на ближайшей станции уже был подготовлен товарный вагон для отправки в лагеря. Родители Милы держались стойко, приняв свой горький жребий, решив, что лучше умереть здесь, на родной земле. Тихона Борисовича и его жену, родителей Елисея, не стало в первый же день, когда они попытались оказать сопротивление.
Никита, получивший приказ согнать всех к сельсовету, вдруг решил извлечь из ситуации личную выгоду. Он вспомнил пухлые губки Милы и ее чистый, доверчивый взгляд, устремленный на него тогда, в сарае. Увидев девушку, пробирающуюся из сарая в дом за пожитками, он направился во двор. Отец преградил дорогу предателю, и за это они с матерью поплатились жизнью.
***
— Я хочу к маме, — тихо заплакала Василиса.
— Тише, моя радость, тише, нас никто не должен услышать, — подхватив сестренку на руки, Мила побежала вглубь лесной чащи, но, обернувшись в последний раз, увидела черный столб дыма, поднимающийся над тем местом, где еще недавно стоял их дом. Девушка все поняла… Вслед за одним столбом потянулся другой, затем третий…
***
Немногим жителям села удалось спастись, но ветеринар Аркадий каким-то чудом сумел увести в лес одну корову, не доставшуюся врагу. Благодаря этому скудному молоку детям удалось пережить суровую зиму в вырытых землянках. Немцев давно уже отогнали от этих мест, но новая власть не спешила сюда назначать. А к чему? Над кем здесь властвовать? Пустые поля, обугленные остовы домов, осиротевшие дети и взрослые, почерневшие от горя и тоски по тем, кого угнали в небытие.
— Никитка, сука, если выжил, я его из-под земли достану и на корм псам отдам, — хрипел от ярости дед Егор. — За всех отомщу, кто от его руки пострадал.
Хорошим человеком Петр был, и матушка твоя, Евдокия, славной женщиной была. Сиротами вас Никита сделал, чтоб ему пусто было! Своих-то родителей он предупредил, в лес отправил… А им каково теперь с мыслью жить, что сын их полицаем стал?
— Дед Егор, — смахнув скупую слезу, Мила обратилась к старику. — Мы должны новые дома строить. Жить же где-то надо.
— В апреле, слышно, лес обещали подвезти. Деточка, а вам с Василисой в райцентр бы податься, вам, как погорельцам-сиротам, может, в другом месте жилье предоставят. Как Смирновым и Ефимовым выдавали.
— Нет, — решительно покачала головой Мила. — Я с вами приняла этот удар судьбы, с вами его и переживу. Ежели каждый из уцелевших сейчас разбежится по городам и весям, то что с нашей деревней станет? Строить надо, ферму восстанавливать, амбары возводить и к лету поля засевать. Дел у нас невпроворот…
— Вроде бы и правильно говоришь, а все равно не по себе. Будь я помоложе, сам бы отсюда бежал. А сейчас куда я, старый, денусь? А у вас, молодых, вся жизнь впереди. А здесь что? Ни деревни не осталось, ни людей…
— А у меня здесь мать и отец схоронены, здесь я родилась и выросла, здесь и брата Алешку дождусь… Мы сможем начать все сначала, дед Егор. Пусть нас мало осталось, но мы справимся…
Обещанию деда Егора не суждено было сбыться — Никиту и его подручного Гену нашли в лесу, едва лишь стаял зимний снег…
***
К осени 1942 года началось строительство временных бараков, а к осени 1943-го удалось возвести несколько крепких домов. Из города стали приезжать новые специалисты, принялись за ремонт фермы, пополняя поголовье скота, которым «поделился» по разнарядке свыше соседний, более крупный колхоз. Одни приезжали, другие уезжали, в селе мало кто задерживался надолго — слишком уж тяжела и беспросветна была здешняя жизнь…
Дед Егор взял под свое крыло Милу и ее сестренку Василису. К весне 1944 года был выстроен добротный дом, в который вселились они втроем. Василиса пошла в первый класс в школу, что восстановили в соседнем, менее пострадавшем селе. Алексей регулярно присылал письма, вселяя надежду на лучшее, просил беречь себя и сестренку, а в одном из посланий написал, что встретил Елисея и теперь они служат в одной части.
В начале осени сорок четвертого года состоялось общее собрание. Дед Егор, исполнявший обязанности председателя, с каждым месяцем сдавал, здоровье его было irrevocably подорвано.
Но кого избрать? Грамотных людей почти не осталось, да и никто не горел желанием брать на себя такую ношу. И вдруг взоры односельчан обратились на Милу.
— Людмилка, — ты же у нас самая грамотная. Школу окончила, работала у счетовода в амбаре помощницей.
Мила кивнула. Действительно, работала, отец когда-то пристроил. Но работа та была нехитрой — мешки считать да гири на весах подвигать, диктуя цифры писарю.
— Но я не смогу, не справлюсь…
— Чегой-то не справишься? — Шура, местная активистка, встала и подняла руку, призывая к тишине. — Неужто дед Егор тебя в дела не посвящал? Неужто ты ему не помогала? Да мы все видели. Да и что тут мудреного? От фермы и хозяйства одни ошметки остались, все эти фрицы с собой прихватили. Вот чем ты управлять не сможешь? Шестьдесят три человека, семь коров, три десятка кур да шесть хрюшек? Ну а поля поднять — так мы всем миром, как встарь!
— Вот ты, Шурочка, и возьми бразды правления, ты ведь во всех делах как рыба в воде…
— Ага, только этого мне еще не хватало! А готовить кто будет, а за ребятней вашей присматривать? Мне и на своем месте неплохо, — отмахнулась Шура. — Дед Егор, пиши бумагу в район.
Начальству в те дни было не до разбора кадров в затерянном, почти уничтоженном селе. Других забот хватало. И раз уж местные жители выбрали себе председательницу, пусть сама и командует, а как война закончится, так и разберутся.
Мила же с неожиданной для самой себя энергией принялась за дело. Сперва она написала заявление в районное управление, и вскоре к ним прислали молоденькую девушку-фельдшера, только-только получившую диплом. Но и это было уже чем-то… Сердце ее сжалось от щемящей боли, когда она вспомнила про Елисея. Вот уж кто был головастый. Алеша писал, что тот не раз спасал ему жизнь, так что Елисей был нужнее на фронте, чем здесь. И по ее настойчивой просьбе к ним направили молодого агронома, которого первоначально распределили в соседнее, более крупное село.
— Нам бы новые дома отстроить, хотя бы временные бараки, — вновь пришла она с прошением в управление.
— Семенова, ну где я тебе сейчас лес возьму, да и на кой он тебе? Кто в тех домах жить-то будет?
— Но как же.. Сводки читаю, наши наступают, значит, скоро победа, а за ней — возвращение наших односельчан. Где они будут жить?
Начальник управления поднял на нее усталые глаза и печально покачал головой.
— Да, хоть и председатель ты у них, а жизни, вижу, не знаешь… И слава Богу, с одной стороны. Иди, дома будем строить по мере их возвращения.
Мила вышла, а Семен Ильич тяжело вздохнул. Хотел он было рассказать ей про концлагеря, про ничтожный процент выживших, про газовые камеры, но вовремя удержался. Не время было ронять и без того слабый дух этих людей. Вот закончится война, он сам лично займется этим селом, где живут такие сильные и преданные своей земле люди.
Зимой, когда для ребятишек устроили скромный праздник по случаю Нового года, Мила от всей души водила с ними хоровод вокруг украшенной самодельными игрушками елки. Подарки для детей кое-как выбили — горсть леденцов и несколько шоколадных конфет, но и этому все были несказанно рады. Для малышей этот праздник оставался волшебством. А для взрослых зима была суровым испытанием. Летом и осенью нужно было успеть заготовить и провизию, и дрова. И если с лесом проблем не было, то с едой дела обстояли крайне тяжело. Питались подмороженной картошкой, пекли лепешки из отрубей, от квашеной капусты сводило животы… Казалось, что на время зимы о них и впрямь забыли. Мужики прорубали лунки и рыбачили, ставили силки на мелкого зверя. Все жили как одна большая семья, и общая беда сплотила их крепче кровных уз.
— Дед Егор, как самочувствие? — Мила подбросила поленьев в жадное пламя печи и подошла к столу, откидывая полотенце с блюда, на котором дымилась лепешка из отрубей. — Малиновых стебельков настояла, выпьешь?
— Выпью, Милочка… Простуда зацепила, Анька-фельдшер микстуру дала, вроде полегче, а вот слабость не отпускает.
— Может, на печь заберешься? Там теплее будет.
— Да мне что на печи, что под лавкой — все едино. Не греет меня старческая кровь. Пусть Василиса на печке дремлет, да и ты с ней ложись, вам болеть никак нельзя. Коли молодежь в селе хворать начнет, вообще беда.
Вдруг со двора донесся шум шагов и приглушенные голоса.
— Кого это на ночь глядя принесло? — удивился дед Егор. Но не успела Мила сделать шаг к двери, как створка распахнулась и на пороге, заслонив собой скудный свет, возник Елисей.
— Елисей? — ахнула Василиса. — Ты как здесь? Неужели победа?
— Победа уже на пороге… — он слабо улыбнулся. — Но прежде, чем рассказывать, позволь к печи пригреться. Пешком семь верст отмахал, промерз насквозь.
Мила тут же подставила табурет поближе к жаркому чреву печи, налила душистого отвара в кружку и протянула ее Елисею.
— Рассказывай, — дед Егор в нетерпении ломал свои костлявые пальцы.
— Сейчас… — Елисей, согревая о металл окоченевшие руки, поведал, что его комиссовали.
— А по какой причине?
— Да вот, рука правая не слушается, — только сейчас Мила заметила, что кружку он держит левой рукой, а правой лишь придерживает. — Ее мне, считай, по частям собирали.
Задрав рукав поношенной гимнастерки, Елисей показал страшные, багровые шрамы, и Мила невольно поморщилась.
— Все, списали, как негодного к службе…
— А брат мой, Алеша? — тревожно спросила Мила.
— Жив-здоров твой Алеша, к награде представлен был, героя ему дали. Держи письмо!
— Какая же радость, слышишь, дед Егор! — Мила закружилась по комнате, а выглянувшая из-за занавески Василиса счастливо улыбнулась. Она почти не помнила брата, он уехал, когда она была совсем крохой, и теперь ей не терпелось его увидеть. Мила прочла короткое письмо вслух и прижала его к груди, словно ощущая в нем тепло родной крови.
— А теперь я хочу послушать вас… — Елисей перевел внимательный взгляд с деда Егора на Милу.
Та сразу смутилась. Она писала Алексею обо всем, что случилось в том страшном октябре. И про родителей Елисея, и про своих. И про то, как заново отстраивают село, как поднимают ферму.
— А что нас слушать.. Живем потихоньку, помаленьку, — она пожала плечами. — Вот, видишь, уже девять домов отстроено, в бараке народ ютится, в основном, приезжие, пока обживаются. Фельдшерский пункт организовали на ферме, Анна с Аркадием-ветеринаром кабинет пополам делят. После года в землянках мы научились ценить каждый уголок с крышей над головой.
— Председатель?.. — Елисей вопросительно посмотрел на Милу.
— Дед Егор всем заправлял. А теперь вот я, временно исполняющая обязанности, — с легкой гордостью ответила девушка.
— Слышь, Елисей, — вступил в разговор дед Егор. — А ты ведь у нас человек ученый, с высшим образованием. А давай-ка ты эту ношу на себя и прими. Что баба? Волос долог, да ум… не всегда до дела доходит. А ты мужик с головой, специальность имеешь. Как на счет того?
Мила вспыхнула от таких слов и гневно уставилась на деда Егора. Что это он про ее ум говорит? Да она за последний год столько для села сделала! Оно на ее глазах из пепла начало подниматься! Заметив ее реакцию, Елисей тихо усмехнулся и с теплотой посмотрел на девушку.
— В военкомате отметился? — спросил дед Егор, делая вид, что не замечает ее возмущения.
— Нет еще. Завтра в город отправлюсь.
— Я сама могу все бумаги заполнить и отвезти, — упрямо заявила Мила.
— Нет уж, я сам съезжу, — Елисей передал ей пустую кружку. — С жильем вопрос нужно решать.
— А чего его решать-то? — Дед Егор лукаво подмигнул Елисею. — Туточки и оставайся, места всем хватит.
— Вот как? Прямо здесь? — Мила вспыхнула вновь. — А люди что скажут?
— А что люди? Все знают, что у вас свадьба должна была быть. Глядишь, к весне и сыграем, народ порадуем, да сами погуляем от души.
— Я замуж не пойду! А ты поезжай, Елисей, в город, и я с тобой, будем вопрос с жильем решать, а то у нас в бараке все комнаты заняты.
***
На следующий день Елисей и Мила вернулись из райцентра. На девушке лица не было, брови грозно сведены, взгляд испепеляющий.
— Ты чего такая туча грозовая? — удивился дед Егор.
— Ничего, — буркнула она и скрылась за дверью в горницу.
— Что с ней стряслось? — обратился старик к Елисею.
— Не понравилось ей, что в управлении меня председателем назначили, а ее моей помощницей. Власть у девушки отобрали. Смех да и только. Какая уж тут власть? Над чем здесь управлять?
— Перебесится, — поглаживая седую бороду, ответил дед Егор. — Гордость ее уязвили, ну ничего, сама скоро смекнет, что все к лучшему. А что насчет жилья сказали?
— Весной лес обещали, а строить будем своими силами.
— Ну это мы умеем, — кивнул дед Егор. — Лишь бы руки-ноги слушались, а там справимся. Пока у меня и оставайся.
Мила поначалу смотрела на Елисея волком, но постепенно начала понимать — он занял свое законное место. Едва лишь повеяло весенним теплом, как по его ходатайству в село прибыли молодые специалисты, направленные на практику. Трактористы, агрономы, техники заполонили окрестности — поля засеивались и обрабатывались, к работе привлекли всех, от мала до велика.
В апреле, уехав на несколько дней, Елисей вернулся с радостной вестью — на их ферму ожидается пополнение скота. Люди ликовали — от постоянного недоедания кружились головы, а тут хоть какая-то надежда, что после сдачи государству что-то останется, дети хоть молока вдоволь получат.
В мае, когда вся страна праздновала Великую Победу, в село вернулся и Алексей. Но не один, а с девушкой по имени Антонина. Мила была безмерно счастлива видеть брата, и его избранница, прошедшая фронтовыми дорогами медсестрой, сразу пришлась ей по душе.
Алексей решил остаться в родных краях и вместе с другом Елисеем и сестрой поднимать село из руин.
Мила же все пристальнее всматривалась в Елисея и к собственному удивлению понимала — ей хочется быть рядом с этим суровым, молчаливым человеком. Вспоминая слова родителей о том, что ей невероятно повезло с женихом, она вдруг осознала — отец и мать были правы в своей прозорливости.
— Елисей, мне нужно с тобой поговорить… — как-то вечером, закончив разбирать бумаги, обратилась она к нему.
— Я весь внимание, Мила.
Она не знала, с чего начать. Но раз уж решилась, нужно говорить…
— Скажи, как ты ко мне относишься?
— Ты для меня незаменимый помощник, моя правая рука в прямом смысле этого слова, — он тихо улыбнулся. — Вот и работаем в паре — я головой, ты руками. Мои-то не очень слушаются.
— Я не об этом, — Мила почувствовала, как по щекам разливается горячий румянец. Во второй раз в жизни она собиралась с духом, чтобы предложить себя в жены.
— А о чем же? — он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
— Помнишь, июнь сорок первого? Наши родители хотели нас поженить.
— Помню, — кивнул он. — Только ты от меня, как от чумы, шарахалась. Думаешь, я не видел, как ты на Никитку засматривалась?
Она поморщилась при этом имени, и по ее лицу скользнула темная тень. Елисей смутился — не следовало напоминать.
— Я была слепа и глупа. Не видела дальше собственного носа.
— А теперь, значит, прозрела? — он насмешливо приподнял бровь.
— Прозрела. Елисей, женись на мне.
— Вот как? С чего такая прыть? — он подался вперед.
Мила вспыхнула. Не говорить же ему, что стала ревновать своего председателя к молоденькой фельдшерице Ане, которая то и дело строила ему глазки.
— Наши родители…. они договаривались… В память о них.
— Нет! — решительно покачал он головой.
— Ну что ж, раз нет, так нет! — Мила побагровела от обиды и вскочила. Подойдя к двери, она вдруг обернулась и, гордо вскинув голову, выпалила: — Ты просто слепой и глупый человек, не способный разглядеть очевидного. Я люблю тебя, а ты этого не замечаешь! Да пошел ты, председатель несчастный!
Но она не успела переступить порог, как он левой, здоровой рукой ухватил ее и с силой притянул к себе.
— Ты бы дала мне договорить… Нет — это значит, что я не хочу жениться на тебе лишь в память о родителях. Я хотел, чтобы наш союз был основан на любви. И именно те слова, что ты сейчас сказала, я и мечтал от тебя услышать. Полгода как мечтал.
— Знаешь, кто ты? — она сверлила его взглядом, в котором гнев уже сменился смущением.
— Знаю, председатель несчастный… — рассмеялся он.
***
Сыграть свадьбу они планировали летом, но неожиданно скончался дед Егор. Отпевали его всем селом. А осенью, когда всем миром отстроили новое здание сельского совета, куда и переехала председательская контора, они наконец-то расписались и сыграли скромную, но душевную свадьбу в день урожая. В доме деда Егора остались жить Алексей с женой Антониной.
В годовщину гибели родителей Мила пришла на сельское кладбище и остановилась у двух поросших травой холмиков.
— Здравствуйте, мама, папа… Вот все и свершилось так, как вы хотели, и вы были правы — я обрела в этом браке свое счастье. Я многое переосмыслила, на многое взглянула иными глазами. Жизнь наша потихоньку налаживается — у Алеши и Тонечки скоро родится ребенок, Василиса учится во втором классе, и учеба ей легко дается. Мы вернем нашему селу прежнюю жизнь, я вам обещаю… Только вас нам так не хватает. Я безумно по вам тоскую…
ЭПИЛОГ
Никто в селе так и не дождался своих родных, угнанных в том страшном сорок первом. Зато вернулись некоторые из мужчин, ушедших вместе с председателем на фронт. Те, кто остался на полях сражений, в том числе и сам Андрей Макарович, были удостоены памяти на скромной мраморной плите и в сердцах односельчан. Теперь у них было молодое, но мудрое начальство, заслужившее всеобщее уважение. Год за годом село отстраивалось и росло, приезжали новые специалисты, обзаводились семьями, местные парни женились на девушках из соседних сел, строились новые дома и рождались дети. Даже бывших узников концлагерей и репрессированных принимали здесь с открытым сердцем — каждому новому человеку были здесь искренне рады. К 1950 году село насчитывало уже более шестисот жителей, что было настоящей победой для места, некогда стертого с лица земли.
Елисея переизбирали снова и снова, и никто не мог сказать о нем или о его жене дурного слова. А Мила, глядя на своих детей, играющих на зеленом лугу, сотню раз мысленно благодарила судьбу за то, что тот ветреный парубок не поддался ее чарам, не женился на ней и не сломал ей жизнь. Теперь ее сердце, когда-то опаленное войной и преданностью не тому человеку, нашло свой тихий и надежный причал. И в его тишине звучала настоящая, вечная любовь.
