Опустившись в прохладную глубину погреба, Лидия зажгла керосиновую лампу, и дрожащий свет выхватил из мрака знакомые очертания. Она мысленно пересчитывала запасы, прикосновением пальцев проверяя целостность плетеных корзин и прохладу глиняных крынок. Три бутыля хмельной настойки, бережно укутанные в солому, бочонок с квашеной капустой, от которой исходил терпкий, знакомый с детства аромат, кадка с мочеными яблоками и огурцами. В дальнем углу, присыпанные золотистым песком, лежали упругие клубни картофеля, а рядом, разливая тонкое благоухание, горел венок из репчатого лука. Мысленно она уже составляла меню для завтрашнего праздничного стола — непременно нужна была свекла для винегрета, этого любимого яства ее супруга. Следовало навестить соседку Таисию и попросить у нее несколько рубиновых корнеплодов.
При мысли о Владимире на ее губах зародилась легкая, почти неуловимая улыбка. Завтра. Завтра он должен вернуться. Целый и невредимый, как говаривали в селении, будто сама судьба уберегла его от свинцовых метелей войны. Ей невероятно повезло. И вот, когда он переступит порог их дома, начнется новая, сияющая глава их общей жизни, наполненная детским смехом и светом надежд. До той роковой поры, когда грянул гром с запада, heaven хранило их от рождения младенца, оберегая хрупкую жизнь от голода и стужи, что выпали на долю односельчан, ютившихся в сырых землянках, пока чужеземцы хозяйничали на их земле. Сколько безгрешных душ тогда унесла та лютая зима…
Она любила своего избранника всей глубиной своего существа, хотя их брак, заключенный в далеком тридцать восьмом, поначалу был союзом не двух сердец, а двух родов, скрепленных волею старших. Родители нашли ей жениха, тот дал свое согласие, и юная, едва расцветшая девушка, покорная воле семьи, пошла под венец. Но в тишине совместных лет, в будничных заботах и в редкие минуты покоя в ее сердце вспыхнуло и разгорелось такое чувство к мужу, что жизнь без него казалась немыслимой, словно дыхание без воздуха.
Три года они шли по жизни рука об руку, но колыбель в их доме все пустовала, и Владимир начал поговаривать с досадой, что взял в жены «некондицию», сердясь и замыкаясь в себе. Ему, человеку с пылким и страстным нравом, на момент их свадьбы едва исполнилось двадцать три, а у его брата, всего на пару лет старшего, уже резвилась троица карапузов. Обожая своих племянников всей душой, он грезил о собственном потомстве, мечтая, как минимум, о трех сыновьях и ласковой дочурке. Но наступил роковой сорок первый… Провожая супруга на фронт, Лидия заливалась горькими слезами, и самая острая боль проистекала от осознания своего одиночества в пустом доме, где даже не было дитя, чтобы утешить ее материнское сердце.
Однако спустя год она в безмолвной молитве благодарила небеса за то, что осталась одна и не несла тяжкого бремени ответственности за хрупкое существо. Времена настали лихие. В ту страшную, беспощадную зиму она потеряла обоих родителей, заподозренных в помощи народным мстителям… Сама Лидия чудом ускользнула в чащу, примкнув к тем самым партизанам. А под занавес сорок второго, когда родное село было освобождено, отряд двинулся дальше, а она осталась на пепелище своего счастья, чтобы дожидаться возвращения мужа.
И вот, наконец, в ее дом постучалась добрая весть — Владимир и его брат Геннадий возвращаются домой.
Праздничные столы решено было накрыть в просторном дворе их родителей, а Лидия тем временем хлопотала у печи, готовя угощения, дабы уставшие и изможденные дорогой воины могли вдоволь наесться и отвести душу.
Она сходила к Таисии, взяла свеклы, долго варила овощи, наполняя дом парным дыханием земли, а затем принялась за тщательную уборку. К вечеру, совершенно выбившись из сил, она рухнула на постель, а наутро поднялась еще до первых петухов и принялась за приготовление любимого салата супруга, замесила тугое тесто для пирогов и принялась перебирать свой скромный, уже изношенный гардероб, дабы выбрать платье, наиболее подходящее для столь радостного события. Выбор пал на голубое, в мелкий белый цветочек, с отделкой из скромных тесемок. Заплетя волосы в тугую косу и с удовлетворением окинув взглядом сияющую чистотой горницу, она присела у окна. Поезд на станцию должен был прибыть через два часа, а значит, братья окажутся в селе часа через три.
Но внезапно на улице раздались радостные взрывы собачьего лая и приветственные крики. Выскочив из дома, Лидия увидела причину всеобщего ликования — ее муж с братом приехали на попутном армейском грузовике. Спустившись с подножки, Владимир медленно подошел к жене и, не говоря ни слова, заключил ее в крепкие, почтительные объятия. Она же, уткнувшись лицом в грубую ткань его гимнастерки, беззвучно плакала, ощущая давно забытый запах кожи и махорки.
Спустя час она вместе со свекровью накрывала щедрый стол в родительском дворе, время от времени украдкой приближаясь к мужу и легонько касаясь его руки или плеча, будто желая удостовериться, что это не мираж, не наваждение, а реальная, теплая плоть.
— Ну, за возвращение, вы наши герои! — подняла свой стакан пожилая Таисия, смахивая скупую слезу уголком платка. — Не сподобил меня Господь дождаться своего кровинку, так хоть на ваше счастье погляжу, сердце потеплеет. Внучата у меня есть, и на том спасибо. А вы не мешкайте, жизнь она, вона, какая зыбкая, не ведаешь, с какой стороны беда подкрадется.
— Ну, с этим делом мы затягивать не станем, — весело рассмеялся Владимир, привлекая супругу к себе. — Правда, моя ненаглядная?
— Верно. Знаешь, сколько я тебе еще ребятишек нарожаю! — прошептала она ему на ухо, глядя в его уставшие, но такие родные глаза.
***
1948 год
— Три года! Три года уже кануло в Лету после моего возвращения, и столько же мы прожили до моей отправки, а наследников в нашем доме все нет. Слушай, а может, они и правду говорили, что ты с изъяном? — с досадой бросил муж, наблюдая, как она застирывает в тазу хозяйские тряпки.
— Владик, милый, да в чем же моя вина? Я, как и ты, всей душой жажду ребеночка, но что-то не выходит…
— А у моего брата вчера по случаю пятого отпрыска такая гулянка была, а меж нами всего два года разницы.
— Милый, а может, корень проблемы не только во мне? — осмелилась предположить Лидия, тщательно подбирая слова.
— Что? Ты хочешь сказать, что это я не состоятелен как мужчина? Да как у тебя язык повернулся такое изречь? Я за себя ручаюсь, я точно знаю, что способен на продолжение рода.
— Откуда же тебе знать, Владик, коли своих деток у тебя нет.
Супруг внезапно отвел взгляд и уставился в замерзшее оконное стекло. В сознании Лидии зародилась ужасная, невыносимая догадка.
— Постой… Ты… У тебя что, есть ребенок?
— Нет у меня никакого ребенка.
— Володя, взгляни на меня. — Она изо всех сил старалась не выдать голосом внутренней дрожи. — Посмотри мне в глаза…
Но он не обернулся. Женщина подошла ближе и сжала его плечо.
— Кто она? Где сейчас этот малыш?
— Малыша нет, не выжил при родах. Медсестра она, из госпиталя. Я тогда в сорок третьем на излечении был, а она за мной ухаживала, вот и сошлись. Лидка, не смотри на меня так, я живой мужчина, долгое время без женской лащи. Да и каждый день мог оказаться последним…
— Ты ее любил? — спросила она чужим, пустым голосом.
— Что? Нет, конечно. Я как поправился, так сразу уехал, а она потом письмо прислала, что ждет дитя, а позже — что его больше нет.
— Как ты мог, Владик? Пока я здесь тебя ждала, молилась за тебя, ты там… Ты был в объятиях другой!
— Все мы не без греха. Можно подумать, ты, по лесам с партизанами шатаясь, верность мне блюла.
— Не смей! — выкрикнула она, и в голосе ее зазвенели слезы. — Не вали с больной головы на здоровую. Я любила тебя и хранила себя только для тебя, а вот ты…
— А я мужчина, и у меня есть свои потребности.
Лидия выбежала из дома, с силой захлопнув за собой дверь. Зайдя за угол, она опустилась на старую завалинку и разрыдалась от нахлынувшей обиды и горького разочарования.
Когда слезы иссякли и она вернулась в дом, Владимира там не было. Он появился уже глубокой ночью, от него пахло дешевым самогоном. Усевшись напротив за стол, она пристально посмотрела мужу в глаза и тихо произнесла:
— Я готова все забыть и простить. Что было, то прошло, нужно жить настоящим, а не ворошить прошлое.
— А я и не собирался извиняться. Коли что-то тебе не по нраву, — пьяно протянул Владимир, — можешь идти куда глаза глядят.
Женщина смотрела на него, учащенно моргая, с трудом сдерживая подкатывающий к горлу ком. Затем поднялась и ушла в спальню, где легла на кровать, повернувшись лицом к стене, и тихо, по-детски жалобно, всхлипывала в подушку.
А наутро, когда хмельной туман рассеялся, он попросил у супруги прощения, каялся и говорил, что наговорил лишнего с перепою. Она простила его, потому что любовь еще жила в ее сердце, а где-то в самой глубине души она понимала его.
На следующий день после примирения она отправилась на ферму, где трудилась дояркой, но там ее уже поджидал председатель.
— Лидия, ступай вместе с Глафирой в Еленовку, наши ветеринарные препараты для буренок по ошибке туда завезли.
— А Степаныч что, не может? Он же здешний ветеринар.
— Отел у Зорьки, не отойти ему. С дедом Трофимом на телеге и поедете. Давай, не разговаривай, а делай, одна нога здесь, другая там.
Они с Глафирой вышли с фермы, и вдруг ее попутчица, лукаво подмигнув, прошептала:
— Обожди малость, домой забегу, кое-что прихвачу. Хочу к бабке Евдокии заглянуть.
— А это кто такая, твоя родственница?
— Ты чего? — Глафира удивленно вытаращила на нее глаза. — Словно ты до сей поры в лесу обитаешь. Это же бабка-ведунья, знахарка. Вот, хочу, чтоб травок каких дала, что путное сказала. Я ведь все в девках хожу, ни одного вольного мужика в селе не сыскать. А бабы меж собой говорят, что она не только хворобы лечит, но и грядущее видит.
— И что она берет в уплату?
— Да ничего особого, гостинцы принесу ей, и ладно. Платы она не требует, это вроде как дар от чистого сердца.
— Тогда и ты меня обожди. Я особо не верю в такое, но раз люди молвят, может, и правда есть.
Лидия сбегала домой и принесла баночку земляничного варенья, собранного и сваренного ее собственными руками, а также прихватила небольшую бутылочку вишневой настойки.
— М-м-м, не жалко такое варенье отдавать? Такое лакомство лучше тебя никто не готовит, ягодка к ягодке, сироп прозрачный…
— Не жалко. Володька все равно сладкое не жалует. Давай поторопимся, а то дед Трофим, гляди, заждался уж.
Они подбежали к старику, тот как раз заканчивал запрягать свою немолодую уже кобылу.
— Ну что, голубушки, щас я вас мигом домчу!
Они добрались до Еленовки, забрали лекарства для фермы, и на обратном пути Глафира взмолилась.
— Дед Трофим, останови-ка у дома бабки Евдокии. Ты же знаешь, где она обретается?
— Знаю, как не знать, покойница моя Оксана к ней частенько наведывалась. Что это тебя к ней потянуло? На суженого погадать, аль что?
— На него самого и есть.
— А чего гадать-то, — рассмеялся дед Трофим. — За меня выходи, я мужик еще ой-ой-ой.
— Ну какой же ты «ой-ой-ой», дедуля, тебе лет-то сколько? Того и гляди, по дороге рассыпешься. А правда, сколько тебе годков?
— А кто его знает… Счет потерял после кончины моей Оксаны… Родился я, помнится, десятого января тысяча восемьсот шестьдесят девятого…
— Дед Трофим! — фыркнула Глафира. — Да тебе уже семьдесят девять стукнуло, ну какой из тебя жених?
— А и верно, семьдесят девять… Но с виду-то я хоть и древний, а в душе все тот же молодой орел. Тпрууу! Прибыли.
— Жди нас тут, орел. — Глафира спрыгнула с повозки, подала руку Лидии, и обе вошли во двор к бабке Евдокии. Оттуда как раз выходила заплаканная девушка.
Не обращая на нее внимания, женщины подошли к двери, постучали и приоткрыли ее.
— Бабушка Евдокия, можно к вам? — крикнула Глафира.
— А чего же нельзя, входите, милые. Чайку с душицей отведаете?
— С великим удовольствием, — отозвалась Лидия, с любопытством оглядываясь. В избе витал густой, терпкий аромат сушеных трав и луговых цветов, а еще пахло свежеиспеченным хлебом. Ее проголодавшийся желудок сжался и предательски заурчал.
— Присаживайтесь, голубушки, подкрепись с дороги, — засуетилась хозяйка и усадила гостей за стол.
— Неудобно выходит. Вы, наверное, кого-то ждете, а мы тут ваши запасы будем опустошать. — Лидия замялась на пороге.
— Я одна живу, никого у меня нет. А пироги-то я для гостей пеку, народ несут и несут — кто муку, кто сметанку, не пропадать же добру.
Лидия отломила кусочек пирожка с капустой и запила его душистым чаем. Глафира тоже не осталась в стороне. Допивая чай, она достала гостинцы, которые они привезли, и произнесла:
— Говорят, на мне или сглаз, или порча. Никак замуж не выйду. Подружки все при мужьях, ребятишек растят, а я в двадцать три года все одна-одинешенька. Семью хочу, настоящую…
— Время твое, видно, еще не приспело. Потерпи, и все сложится. Только подождать надо, — бабка Евдокия внимательно посмотрела ей в глаза. — Только не делай того, что задумала. Ох, недоброе это, ни к чему хорошему не приведет. Жди, счастье само тебя отыщет.
— А доколе ждать-то? До седых волос? — вспыхнула Глафира. — Вы бы заговор какой мне подсказали, молитву какую…
— Заговор для тебя один — жди. И коли послушаешь меня, счастье придет на порог, а коли нет, так сама выпутывайся, а ко мне не ходи, не приму я тебя.
Лидия не совсем понимала, о чем говорит старуха, она взглянула на недовольную подругу и, повернувшись к хозяйке, попросила:
— Нет ли у вас травки какой, чтобы ребеночка зачать? Не получается у меня с мужем.
— Есть, как не быть, погоди, сейчас принесу.
Она вручила Лидии холщовый мешочек с травяным сбором, подробно наказала, как правильно его заваривать, и, когда те стали собираться уходить, мягко придержала ее за локоть.
— Ты иди, милая, — кивнула она Глафире, — а мне подружке твоей пару слов на ушко сказать надобно. Едва та отошла, как бабка Евдокия прошептала: — Чего бы ни случилось, что бы ни произошло, будь смиренной. Все прими, не ропщи на судьбу. А коли покажется, что невмоготу, приходи ко мне. Девка ты хорошая, добрая, помочь тебе в моих силах. Только помни — смирение, смирение и еще раз смирение… И деток ты родишь, трое их у тебя будет, две беременности.
Когда они уселись в повозку, дед Трофим усмехнулся.
— Ну что, Глаша, кто твой суженый? Чего надулась, как мышь на крупу? Меня, что ли, напророчила бабка?
— Язык у тебя что помело, дед. Ерунда все это, зря только к ней зашла. Ничего путного не сказала…
— Зато я не зря сходила, травки она дала мне, чтобы ребеночка выносить, — улыбнулась Лидия.
— Хм… Ну, посмотрим, посмотрим…
Лидия, вернувшись домой, достала душистые травы из мешочка и заварила их, как было велено. Бабка Евдокия наказала пить отвар утром и вечером.
Испив вечернюю порцию, она нагрела воду, искупалась в деревянной кадке и, облачившись в чистую ночную сорочку, распустила волосы и уселась на краю кровати. Владимира все не было… Так и не дождавшись супруга, она уснула. Она не ведала, в который час он вернулся, а утром обнаружила его спящим на жесткой лавке у стены.
— Где ты пропадал? — спросила она с легким укором.
— Прости, Лидочка. С мужиками вчера засиделся, лишнего хватил. Который уже час?
— На работу пора.
— Ты иди, мне все равно попозже, я еще посплю.
— Володя, вот ты говоришь, деток у нас нет… А откуда им взяться, коли ты то поздно домой приходишь, то пьяный…
— А что, будет толк, коли я с тобой каждую ночь спать буду?
— Будет, милый, будет. Мне бабка Евдокия из Еленовки сбор трав дала, говорит, поможет.
— Ну-ну. И ты веришь в эти бабкины сказки?
— А что мне еще остается?
В течение последующих шести месяцев Лидия регулярно наведывалась к знахарке за свежим сбором, но надежда с каждым днем таяла, как апрельский снег. Она уже почти не верила в чудодейственную силу трав для зачатия, однако замечала, что отвар придает ей бодрости, кожа стала чище, а критические дни проходили без былых мук. Хотя бы ради этого стоило продолжать его пить.
Прошло полгода. Вернувшись в очередной раз из Еленовки, женщина не застала мужа дома, хотя у него был выходной. Она прошла к полю, где он обычно трудился, но и там Владимира не оказалось.
— Зиночка, не видела моего мужа? — обратилась она к односельчанке.
— Так ведь у него выходной, вроде как.
— А я знаю, где он, — подошла другая соседка, Катерина. — К твоей подружке Глашке отправился, она его позвала крылечко починить. Лида, не мое это дело, но ты бы пригляделась, что-то уж больно частым стал его визит.
— Что ты такое говоришь? — вспыхнула Лидия. — На что намекаешь?
— Я ни на что не намекаю, говорю прямо. Я ведь соседка твоей Глафиры, и глаза с ушами у меня на месте.
— Тьфу на тебя, — с досадой сплюнула Лидия и направилась к дому подруги.
Двор был пуст, она не стала стучать, привыкнув заходить к Глафире без лишних церемоний. Переступив порог, она увидела картину, не оставлявшую места для сомнений — ее подруга была любовницей Владимира.
— Вот, значит, как вы крылечко чините, — тихо произнесла она, облокотившись о косяк двери. — Ах ты, змея подколодная! И давно у вас эти… ремонтные работы длятся?
— Лида, прости, — Глафира подскочила и поспешно прикрылась простыней. — Я думала, ты еще не скоро вернешься.
— Ну, а ты чего молчишь, муж мой любимый?
— А что мне тебе сказать? Оправдываться — себя только хулить. Ты сама все видишь. Лида, давай не будем устраивать сцен.
— И что ты тогда предлагаешь? А? Что мне делать дальше? Забыть обо всем, будто ничего и не было? Даже если ты порвешь с ней, я все равно буду помнить об этом.
— Со мной порвать не выйдет… — тихо проговорила Глафира. — В положении я, три месяца уже.
— Ну что же, Владик, поздравляю, сбылась твоя заветная мечта. — Лидия выскочила из дома подруги и бросилась бежать, чтобы никто не увидел ее слабости и не услышал рыданий, рвущихся из груди.
Владимир пришел домой лишь под вечер.
— Лида, прости. Ты хорошая, добрая, ласковая и хозяйство ведешь умело. Но мне ребенок нужен, понимаешь? А ты дать его мне не можешь.
— Понимаю, как не понять…
— Тогда отпусти меня, — тихо молвил Владимир. — Отпусти, давай разведемся, и я женюсь на Глаше, пусть мой ребенок родится в законном браке.
— Тогда сам плати за развод. И убирайся отсюда, ступай к своей Глафире.
— Но это мой дом! — усмехнулся он.
— Хорошо, тогда уйду я.
Лидия собрала свои небогатые пожитки в узелок. Идти ей было некуда. До самого вечера она просидела на берегу реки, выплакивая свое горе. А когда начало смеркаться, укрылась в старой землянке, сохранившейся еще с сорок второго года. На следующее утро она отправилась к председателю и оформила отпуск на несколько дней, а затем поехала к бабке Евдокии в Еленовку.
— Приехала, значит… Проходи, я чувствовала, что ты появишься.
— Да уж… Уезжая вчера от вас, я и подумать не могла, что вернусь так скоро. Бабушка Евдокия, пустите меня к себе на постой на несколько дней, я как только найду себе пристанище, так сразу же уйду.
— Да что ты, милая, какие разговоры, заходи. Живи, сколько душе угодно, хоть мои старческие одинокие вечера скрасишь.
Вскоре, разливая по кружкам ароматный чай из кипрея и чабреца, бабка Евдокия спросила:
— А чего же у тебя жилья-то нет? А родители что же, не оставили?
— Немцы, уходя, спалили их дом дотла. Родителей моих уже тогда в живых не было. Брат с женой живут на отшибе, так там шестеро по лавкам, некуда мне приткнуться.
— Оставайся тут, живи, сколько пожелаешь, вместе мы справимся. Про смирение помнишь?
— Помню. Но дается оно мне тяжко.
— А ты терпи, голубушка, терпи…
Их развели спустя три месяца. Лидия не стала говорить мужу при разводе, что забеременела как раз в последние ночи их супружеской жизни. Она до конца не верила в это, но осмотр врача подтвердил ее догадки. Искушение открыть правду мужу и остановить бракоразводный процесс было велико, но она не сделала этого. Зачем? Останется он с ней ради ребенка, а потом что? Будет разрываться между двумя семьями? Первенца ему Глафира родит… Она не желала, чтобы ее муж существовал на два дома, а сохранять видимость брака ради дитя не хотела, ибо любви в их союзе уже не осталось. Пусть будет счастлив, хоть и с другой. К тому времени она окончательно перебралась в Еленовку.
— Ты все правильно сделала. — Бабка Евдокия, у которой Лидия теперь обрела приют, утешала ее. — Без Владимира счастье тебе отыщется, а с ним — одна лишь напасть… Он всех затягивает, словно в трясину…
— Председателем его ставят, Глашка теперь на всех свысока взирает. Тоже мне, председательша.
— Пущай взирает, а ты не обращай внимания. Дочурка родится, ей и занимайся.
— Дочурка? — Лидия улыбнулась сквозь слезы.
— Дочурка, дочурка. Я такое сразу вижу.
Когда Лидия была на шестом месяце, Глафира родила сына, нареченного Захаром. Владимир носил супругу на руках, ликуя по поводу появления первенца. О том, что его бывшая жена также вынашивает его дитя, он не ведал. Лидия больше не появлялась в родном селе, а если кто-то из прежних односельчан наведывался в Еленовку, она уходила в другую комнату.
— Лида, помру я скоро, — как-то заявила бабка Евдокия.
Чашка выскользнула из ее рук, подняв глаза на ту, которую она уже называла бабушкой, Лидия укоризненно покачала головой.
— Ну что вы такое говорите? Вы еще вполне крепкая, бодрая, шустрая.
— Как есть, так и говорю. Но я успею научить тебя тому, что сама ведаю. Ты несколько месяцев со мной по лугам ходила, травы собирала, рецепты в тетрадь записывала, будешь вместо меня людям помощь нести.
— Я не смогу…
— Сможешь, еще как сможешь. Только всегда смотри, чтобы вот этот сбор, — она достала заветный мешочек и показала исписанный листок из тетради, — чтобы он всегда у тебя был. Наш директор сельской школы, Сергей Николаевич, каждые три месяца за ним наведывается. Да ты его видела, статный такой мужчина, но горькой судьбины…
— А что с ним приключилось?
— Дочка у него есть. Он моими сборами здоровье ее почек поддерживает. Два месяца пьет, месяц отдыхает.
— Сколько же девочке лет?
— Уже пятый пошел.
— Вы его несчастным назвали потому, что дочь хворает? — поинтересовалась Лидия.
— Нет, не поэтому. Через пару лет дочку полное исцеление ждет. Жены у него нет, при родах скончалась, вот он один ребенка и растит.
— Жалко мужчину. — Вздохнула Лидия.
Бабка Евдокия и впрямь провидела свою кончину. За две недели до родов Лидии она слегла и более не поднималась. Однажды ночью старушка позвала ее к себе.
— Лида, Лидочка, посиди со мной.
Женщина присела на краешек кровати. Та скрипнула, и в ночной тишине звук этот прозвучал зловеще.
— Руку дай мне. — Сжав Лидину ладонь в своей иссохшей руке, она медленно, с расстановкой, произнесла: — Помогай людям, не держи ни на кого зла. Будь смиренной перед своей долей, вот-вот счастье будет тебя поджидать, оно уже на пороге. Но не оставляй дело, коему я тебя обучила, а после и дочке своей передай. Своих деток у меня не было, ты мне как внучка родная стала.
— Бабушка…
— Не перебивай. В сундуке одежда, в ней меня и похоронишь, меня к мужу на погост снеси, подле него покоиться желаю. В шкатулке серьги да брошь, с царских времен сохранились, носи их, дар тебе от меня за то, что скрасила мои последние деньки.
Лидия заплакала и прижалась лбом к ее морщинистой руке. А Евдокия испустила последний, тихий вздох…
Всем миром провожали Евдокию в последний путь, люди говорили о ней только доброе и помогали беременной «наследнице» с похоронами и поминальной трапезой.
А вскоре начались роды. Они прошли на удивление легко, чему способствовали и травяные настои, что Лидия принимала. Дочь свою она нарекла Евдокией, в честь той, что стала ей настоящей семьей в самый трудный час.
Шли дни, Лидия занималась младенцем, люди, наслышанные, что бабка обучила свою жиличку всем тайнам, тянулись к ней за сборами, а она щедро делилась, получая в ответ гостинцы для себя и новорожденной.
Председатель сельсовета взял Лидию на работу, где она стала его правой рукой и секретарем. Жители ее родного села изредка наведывались, но она не впускала их в дом, дабы весть о дочери не дошла до Владимира. Благо, таких визитеров были единицы.
Прошло два месяца, как однажды она увидела, как во двор входит видный мужчина лет тридцати пяти. Он постучал в оконное стекло, и она вышла.
— Здравствуйте. Вы Лидия?
— Да, это я.
— Скажите, а бабка Евдокия не оставляла для меня сбор трав? Я директор местной школы, Сергей Николаевич.
— Оставляла, проходите, пожалуйста.
Когда она вручила ему заветный мешочек, он поблагодарил и с грустью в голосе произнес:
— И как же я теперь буду? Бабки Евдокии нет, а моя дочь держится только благодаря ее снадобьям…
— Она меня всему научила, не тревожьтесь, рецепт вашего сбора я знаю наизусть.
— Правда? — он заметно оживился. — А я уж приуныл, думал, придется новую травницу искать.
— Все будет хорошо, я и заговоры лечебные выучила. Бабушка Евдокия говорила, что ваша дочь через пару лет полностью исцелится, верьте, все наладится.
— Вот теперь я спокоен.
Выйдя на крыльцо, Сергей Николаевич окинул двор внимательным взглядом.
— В выходной день зайду, забор поправлю и вон тот сухой ясень спилим, а то упасть ненароком может.
— Да что вы, не стоит беспокоиться.
— Не отказывайтесь. Я наслышан, что вы одна с малышкой живете, мужская помощь лишней не будет. Не стоит скромничать.
Он улыбнулся, и эта улыбка заставила ее сердце учащенно забиться.
Весь тот вечер образ Сергея Николаевича не выходил у нее из головы…
Он стал частым гостем в ее доме. А Лидия лишь радовалась визитам этого видного, серьезного мужчины.
Он познакомил ее со своей дочерью Машенькой, и они быстро нашли общий язык.
Однажды, когда ее маленькой Евдокии исполнился годик, в село въехало несколько казенных автомобилей. Люди в строгой форме приехали проверять документацию и отчеты, проводя тотальную ревизию.
— Что случилось? — удивилась Лидия, протягивая ревизору толстую папку с ведомостями. — На прошлой неделе у нас уже была проверка.
— Тот ревизор, что объезжал район, арестован. В Красногвардейском вскрылись факты крупных хищений, местный председатель хорошо поживился за государственный счет, а ваш ревизор Петр Ильич смотрел на это сквозь пальцы за определенную мзду…
— Но наш Иван Сергеевич человек честный, он ни копейки казенной не присвоит, ни колоска чужого не возьмет.
— Все вы так говорите.
Весь день в сельсовете царила неразбериха, проверялись амбары, все хозяйственные постройки, опрашивались люди. Но проверяющие не находили ничего предосудительного.
— Что же вы, Лидия Михайловна, так нервничаете? — поинтересовался один из стражей порядка. — Неужто есть что-то, что ускользнуло от нашего внимания? Сами сознаетесь, или в город поедете разбираться?
— Не нужно никуда ехать… Просто… Председатель в Красногвардейском — мой бывший супруг.
— Вот и хорошо, что бывший. А то сейчас вместе с его нынешней женой в места не столь отдаленные бы отправились.
— В каком смысле?
— Его супругу Глафиру тоже арестовали.
Едва они уехали, как Лидия побежала к Сергею Николаевичу.
— Можно вас о помощи попросить?
— Что случилось?
— Мне нужно в Красногвардейский. Не спрашивайте, зачем. Сможете подбросить?
— Хорошо, — пожал он плечами. — Только давайте сейчас, а то скоро темнеть начнет.
Они ехали в молчании, и в голове Лидии звучали слова бабки Евдокии: «Он всех затягивает, словно в трясину…»
Неужели она провидела это? Женщина вздрогнула, представив себя на месте Глафиры, и сердце ее сжалось от страха. От какой беды уберегла ее судьба. Но ведь у Владимира и Глафиры есть сын! Где теперь маленький Захар?
Остановившись у дома родителей бывшего мужа, она вошла во двор. Сергей Николаевич последовал за ней, невзирая на ее слабые протесты.
— Тихон Петрович, здравствуйте, — поприветствовала она бывшего свекра.
— Здравствуй, Лидочка. Ты уже в курсе?
— Слышала. Неужели это правда?
— Как бы горько ни было, но да. Не знаю, что с ним будет, скорее всего, признают врагом народа, а коли уворовал он немало, так и к высшей мере могут приговорить, — мужчина, вмиг постаревший и ссутулившийся, прикрыл глаза ладонью и тихо заплакал.
— А Глафира?..
— Она же с ним рука об руку работала. Ясно, что и ей не отвертеться. Говорил я ему, втолковывал. Да разве он меня слушал?
— Что теперь с маленьким Захаром будет?
— У нас останется, Геннадий с женой помогут, старшенький мой… Но из села придется всем уезжать, люди так косо смотрят, что хоть из дому не выходи. Ну а ты как поживаешь, Лидушка?
— Я хорошо… Тихон Петрович, вы держитесь, если помощь моя потребуется, я в Еленовке, тут каждый меня знает.
— Да уж наслышаны мы о тебе. И ребеночек у тебя есть, вроде?
— Есть.
— Кто же отец-то? — прищурился Тихон Петрович.
— Я сама его мало знаю, — пожала плечами Лидия и покраснела. У нее всегда кровь бросалась в лицо, когда она говорил неправду.
— Странно слышать такое от тебя. Не ожидал… Ладно, Лидушка, ступай с богом. Ты добрая душа, но не тревожься за нас, мы как-нибудь. А дочке твоей спокойнее, когда от малознакомого… Понятнее…
Поцеловав бывшего свекра в щеку на прощание, Лидия и Сергей Николаевич отправились в обратный путь.
— Ты им так и не сказала, что у них есть еще одна внучка?
— Нет. И мне показалось, что он и так все понял, но молчать будет. Дочь записана на меня, а Владимира, скорее всего, признают врагом народа, так что сам подумай, стоит ли разглашать весть о том, что у него есть и дочь?
— Ты права. Но… Лида, ребенку все же отец нужен, — не отрывая взгляда от дороги, произнес Сергей.
— Нужен, не спорю. Но не такой, как Владимир.
— А я? Я гожусь на роль отца для твоей дочурки?
— Только если я гожусь на роль матери для твоей дочери.
Они рассмеялись в унисон. В тот вечер Лидия засыпала с тихой улыбкой на устах, а на следующий день по селу пронеслась весть: Лидия-травница вышла замуж за директора сельской школы.
Проснувшись утром после первой брачной ночи, Лидия ощущала себя по-настоящему счастливой. Вот оно, то самое счастье на пороге, о котором вещала бабка Евдокия…
А Глафире следует сказать спасибо — она невольно приняла на себя ее нелегкую долю.
Эпилог
Владимира приговорили к высшей мере наказания, Глафиру отправили в лагеря на пятнадцать лет. Тихон Петрович со всем своим семейством покинул родные места, прихватив с собой малолетнего внука. Вскоре Геннадий усыновил племянника, дабы тот не носил клеймо сына врага народа.
А у Сергея и Лидии спустя пять лет родился общий сын. Больше детей у них не было. И Лидия знала, что и не будет, ведь бабка Евдокия предрекла ей двое родов и троих детей. Тогда она думала, что родит двойню, но теперь поняла — двоих она произвела на свет, это Евдокия и младший сын Виктор. А третий ребенок — дочь Сергея Мария, которая, к слову, вскоре полностью поправилась.
Лидия и дальше продолжала нести людям помощь и утешение, передав впоследствии свои знания дочери Евдокии…
И в тишине уютного дома, наполненного смехом детей и ароматом сушеных трав, она часто вспоминала слова старушки о смирении. И понимала, что ее смирение было не слабостью, а великой силой, которая позволила ей не сломаться, принять свою судьбу и впустить в нее то настоящее, чистое счастье, что пришло к ней не в бурной страсти, а в тихом шепоте судьбы, в аромате луговых трав и в свете добрых, понимающих глаз человека, который нашел ее в самом сердце ее испытаний. И эта жизнь, спокойная и ясная, как воды лесного озера, оказалась той самой наградой за все перенесенные невзгоды, тем самым светом, что всегда находил путь даже в самую непроглядную тьму.
