Холодный ветер опасливо обвивал ее стан, задерживаясь в складках поношенного платья, но она не ощущала его ледяного прикосновения. Стояла неподвижно, вросшая в сырую землю у свежего холма, ставшая частью этого безрадостного пейзажа. В ее застывшей фигурке, в опущенных плечах и безвольно повисших руках заключена была такая бездонная скорбь, что даже самые опытные в горевании деревенские женщины не решались нарушить гнетущее молчание, окружавшее ее. Они лишь перешептывались, пряча слезы в грубые платки.
— Оставь ее, не трогай, пусть постоит, выплачется, — тихо, почти беззвучно, прошептала пожилая женщина, сжимая руку сына.
— А что ты хотел? Чтобы она пела от счастья? Три месяца в женах, и вот уже вдова. Какая уж тут радость.
Молодой человек, стиснув зубы, сделал несколько решительных шагов вперед. Он подошел к сестре, и его ладонь легла на ее хрупкое плечо, похожее на крыло раненой птицы.
— Лидочка, родная, пора домой. Не терзай себя, не терзай нас. Все уже кончилось.
— Кто же это сделал? — выдохнула она, и голос ее был похож на шелест сухих листьев. — Кому помешал мой сокол ясный? Кто душу свою черному делу продал?
— Василий Степанович уже поднял на ноги всех, из города люди приехали, ведут розыск. Но, думается мне, никого не сыщут. Станция большая, народу много, из четырех деревень тут ходят. Мало ли на кого он мог наткнуться. Деньги с собой были?
— Были… Хотел мне зимнюю шаль привезти, и еще кое-что… Но это же сущие пустяки.
— В наше время и за пустяки готовы жизнь отнять, — тяжело вздохнул брат. — Пойдем, прошу тебя. Здесь сыро, простудишься, а кому ты тогда нужна будешь?
Он бережно взял ее холодную, безжизненную руку и мягко повел за собой, прочь от темнеющего холма, в сторону призрачных огоньков родного села. Она покорилась, шагая рядом, не произнося ни слова, уйдя глубоко в себя, в тот мир, где еще был жив ее любимый. Ей только-только исполнилось девятнадцать, а казалось, что целая жизнь уже осталась позади. Всего три месяца назад она была самой счастливой невестой на свете.
***
Он вернулся с войны в самом конце весны, когда земля уже вовсю дышала жизнью, опьяненная долгожданным миром. Высокий, статный, с орденами на выгоревшей гимнастерке, он въехал в деревню на подводе, и казалось, само солнце спустилось с небес, чтобы сопровождать его. Село встретило его песнями, смехом, слезами радости. Девушки и женщины, изголодавшиеся по мужскому вниманию за четыре долгих года, кружились вокруг него, как мотыльки вокруг огня. Но ему было уже двадцать восемь, а в мыслях — лишь работа, восстановление порушенного хозяйства. Он стал правой рукой председателя, ездил с поручениями в город, и все его помыслы были о деле. Любовь, семья — все это казалось ему несвоевременной, почти детской роскошью.
А тем временем юная Лидия, что за годы войны превратилась из девчонки в прекрасную девушку, тайно любовалась им, затаив дыхание, когда он проходил мимо. И однажды он ее заметил.
— Водичка ничего? — спросил он, улыбаясь.
— Прохладная… Евгений Савельевич… Умоляю вас, не заходите.
— Боишься, замерзну? Не бойся, я не из нежных.
— Не поэтому… Я… я без ничего.
Улыбка медленно сошла с его лица, сменившись смущением. По его смуглым щекам разлился густой румянец.
— Хорошо, — кивнул он, голос его дрогнул. — Отворачиваюсь.
Она выскочила на берег и, дрожа от волнения и стыда, стала натягивать на мокрое тело платье. Взгляд ее невольно скользнул по его широкой, могучей спине, испещренной шрамами — немыми свидетельствами пережитых боев.
— Я готова.
Он подошел ближе, намереваясь пройти к воде, но она, сделав неловкий шаг, оступилась на мокром камне и упала прямо в его распахнутые объятия. Девичье лицо залилось краской — она поклялась бы, что это не уловка. Он же, обняв ее за гибкий стан, вдруг заглянул в ее глаза, цвета весенней листвы, и почувствовал, как земля уходит из-под ног. Мокрое платье обрисовывало каждую линию ее тела, а темные, распущенные волосы струились по плечам, источая тонкий аромат полевых трав. Он зажмурился, пытаясь взять себя в руки. Нельзя, она почти ребенок, а между ними — целых десять лет.
— Евгений Савельевич, можно я посижу здесь, пока вы будете плавать?
— Посиди, — прохрипел он, с трудом выдавливая из себя слова.
Потом они сидели рядом на прогретом солнцем песке и говорили. Говорили о чем-то простом и незначительном, но каждый чувствовал, как между ними натягивается незримая нить. Когда солнце начало клониться к закату, она заспешила домой, боясь гнева брата и матери. Он проводил ее до самой калитки и перед расставанием негромко спросил, не хочет ли она завтра прогуляться до мельницы. Так все и началось.
Сперва родные были против. Мать твердила, что он, взрослый и видавший виды мужчина, просто позабавится с юной девушкой и бросит. Брат же лелеял надежду, что его лучший друг, Григорий, со временем станет ее мужем. Они были ровесниками, выросли вместе, и брат верил, что однажды она разглядит в соседе не просто товарища детских игр, а сильного, надежного мужчину. Но разве мог кто-то сравниться с ним, с тем, кто вернулся с войны героем?
Три месяца замужества пролетели как один миг, наполненный светом и теплом. Лидии казалось, что счастливее ее нет никого на всем белом свете. Она мечтала лишь об одном — подарить ему сына или дочку.
Несколько дней назад он, как обычно, уехал в город по делам председателя, пообещав привезти ей теплую шаль, да и старый ее платок уже истончился до дыр. Уезжая, он выглядел загадочно и смущенно, сказал на прощание, что готовит для нее сюрприз.
К вечеру она испекла его любимый пирог с капустой, сварила ароматные щи и стала ждать. Пять часов, шесть, семь… Его все не было. Беспокойство, холодное и липкое, подкралось к самому сердцу. Может, задержался, опоздал на поезд?
Ночь прошла в тревожных думах. На следующее утро в дом ворвался запыхавшийся председатель.
— Где твой муж? Вчера к ужину должен был вернуться! Где его носит?
— Нет его, Василий Степанович. Не приехал. Может, в городе дела задержали?
— Какие дела? Отчеты сдать, заглянуть, сказал, в одно местечко, и назад. Уже после обеда должен был быть здесь!
— В какое местечко? — насторожилась Лидия.
— А мне почем знать? Ателье, кажется. Передай, как появится, чтоб сразу ко мне бежал!
— Передам, — чуть слышно ответила она, и тревога сжала ее сердце стальным обручем.
Его не было три дня. А потом по селу прокатился леденящий душу слух: его нашли грибники в придорожных кустах недалеко от станции. Голова была разбита. Карманы — вывернуты. Рядом валялся его потрепанный портфель, а в нем — сверток с нарядным платьем из голубого шелка. Лидия поняла: это и был тот самый сюрприз.
За те несколько дней, что он отсутствовал, она повзрослела на десять лет. А узнав о его гибели, выплакала все слезы, так что матери стало страшно за ее рассудок. В день похорон, стоя у могилы, она заметила у себя на виске первую, совсем еще серебристую, седую прядь.
***
— Поплачь, сестренка, не держи в себе, слезы душу лечат. Все пройдет, вот увидишь, время все раны затягивает, — брат гладил ее по спине, будка маленькую.
— Он был для меня всем… Лучом солнца в хмурый день. За что? — вдруг вскрикнула она, и голос ее сорвался. — За что ему такая судьба? Прошел всю войну, вернулся живым, а здесь, в мирное время, погиб от руки подлеца! И за что мне в девятнадцать лет вдовой остаться? Проклинаю того, кто это сделал. Пусть земля ему будет пухом…
— Все у тебя наладится, Лидка. Обещаю.
Выйдя к матери, он молча опустился на лавку и залпом выпил стопку горькой самогонки.
— Что за напасть на наше село обрушилась? То амбар сгорел, то такого человека, золотого, потеряли. Ой, не к добру это, сынок, не к добру, — причитала старуха, вытирая фартуком слезы.
***
После сорокового дня Лидия стала чувствовать странную слабость. Аппетита и так не было, а теперь при одном виде еды ее начинало мутить.
— Деточка моя, голубка… Да ты, никак, ребеночка ждешь. Сходи к Клавдии, пусть посмотрит. А коли так, то как же ты одна-то будешь? Переезжай к нам, тут и помощь рядом.
— Нет, мама. Если это правда, а похоже, что так, ведь я и думать забыла о своих женских делах, то рожать я буду здесь, в нашем доме. Если понадобится помощь, я позову, — мягко, но твердо сказала Лидия. Единственное, чего она хотела сейчас, — это остаться одной со своим горем, чтобы никто не пытался его растормошить ложной надеждой.
На следующий день фельдшерица Клавдия после осмотра подтвердила догадку: Лидия ждала ребенка.
Придя на кладбище, молодая вдова опустилась на колени перед темным холмиком и, заливаясь слезами, прошептала:
— Я ношу твоего ребенка. Во мне живет частичка тебя, а значит, твой светлый луч не погас для меня навсегда. С этого дня я обещаю тебе взять себя в руки, сохранить и вырастить нашего малыша. И если родится сын, я сделаю все, чтобы он вырос таким же сильным, смелым и честным, как его отец. Спи спокойно, мой любимый. А у меня начинается новая жизнь. Я научусь жить без тебя. Я стану сильной ради нашего ребенка.
Уходя с погоста, она свернула не на дорогу к селу, а пошла вдоль реки, к той самой тихой заводи. Остановившись на том самом месте, где они впервые по-настоящему встретились, где он впервые посмотрел на нее не как на соседскую девчонку, а как на женщину, она развязала strings своего темного платка и бросила его в воду. Понесясь по течению, он уплыл вдаль, словно символ ее ушедшего девичества.
— Все теперь будет иначе, — твердо прошептала она.
Она шла к дому, который скоро должен был наполниться новыми голосами, и думала о том, что ее ребенок никогда не увидит отца, но она будет рассказывать ему о нем каждый день.
— Лидия, постой.
Она обернулась и увидела, что ее догоняет Григорий.
— Что тебе?
— Лида… Мы с тобой так и не поговорили как следует. Как ты? Мать сказала, ты была у Клавдии… что ребенка ждешь.
— Жду. А что?
— К брату с матерью переедешь?
— Нет. Это все?
— Лида… Если помощь какая нужна…
— Помощников хватает, — резко перебила она его, открывая калитку. — Я дома. Иди своей дорогой.
— Лида, подожди, не отталкивай. Хочешь, я тебе воды натаскаю? Дров нарублю?
— Дров Евгений еще успел заготовить. А воду… Если не трудно.
Она согласилась лишь потому, что полные ведра и впрямь были ей не по силам, а беречь себя теперь было надо. Если у Григория есть силы и желание, пусть помогает.
Через полчаса, наполнив две большие бочки до краев, он попросил инструмент.
— Зачем?
— У тебя шифер на сарае отходит, ветром, видно, подорвало. Сейчас починю, дело пяти минут.
— Посмотри в сарае.
Глядя в окно, как он ловко орудует на крыше, Лидия грустно вздохнула. Вспомнились беззаботные детские годы, игры, общие секреты. Потом пришла война, и он, как мог, по-дружески опекал ее и мать. И вот он снова рядом, подставляет свое надежное плечо.
— Гриша, иди чай пить.
Когда он уселся за стол, она смущенно извинилась:
— Прости, к чаю ничего нет. Не готовлю. Сама с трудом хлеб жую, молоком запиваю.
— Есть надо. О ребенке подумай.
— С сегодняшнего дня и начну. Гриша, а ты сам как?
— Да нормально я. Если ты об этом, — он провел рукой по горлу, — то все в прошлом. Взял себя в руки.
— Рассказывай, — слабо улыбнулась она. — А то я не знаю, что отец тебя вожжами отходил, взрослого парня.
— Было дело…
— И с чего это тебя на такое потянуло?
Григорий, сделав два больших глотка, оставил кружку и поднялся.
— Дело прошлое. Мне пора, Лида. Если что — зови.
Едва он вышел за калитку, Лидию осенило. Он ведь запил аккурат за пару недель до ее свадьбы, когда о ней объявили на всю деревню. Она была так поглощена своим счастьем, так парила в облаках, что не замечала ничего вокруг. А он не пришел на свадьбу, уехал из села на три дня. Потом пил, избегал ее. Неужели слова брата о том, что Григорий не прочь был бы на ней жениться, были не просто болтовней? Неужели он и вправду ее любил? Бедный, бедный Гриша…
Вечером того же дня она столкнулась на улице с председателем.
— Василий Степанович, есть какие-нибудь новости? Уже полтора месяца прошло, а виновника все нет.
— Думаешь, это просто? Следов никаких. Грабитель случайный, поди знай кто… На станции народу тьма. Эх… Как без Евгения-то тяжко. Стар я стал, а его в преемники себе готовил. Вот кого я теперь найду?
— А что Мухины? Сын их, Григорий, на тракториста выучился, в передовиках ходит…
— Тут такое дело, — Василий Степанович тяжело опустился на лавочку, снял кепку и вытер потный лоб. — Не все так просто. Ты вот лучше скажи мне, Лида, как давно Гришка по тебе сохнет?
— Что ты такое говоришь? — нахмурилась она. — Что ты хочешь сказать, Василий Степанович?
— А то и говорю, что вся деревня судачит. Григорий, мол, с ума сходит по тебе, оттого, как про свадьбу узнал, запил. Заливал за воротник, пока отец не взялся за него всерьез. А вот что подозрительно: не было Гришки в селе в тот самый день. Говорит, в соседнем селе с приятелем самогонку распивал и там заночевал, чтоб батька не учуял. Приятель подтвердил, но, с перепою, не помнит, в котором часу Григорий к нему пожаловал.
— Так ты его подозреваешь? — Лидия замерла, почувствовав, как кровь стынет в жилах.
— Улик нет, и доказательств тоже. Но подозрительно это очень. Коли любил тебя до беспамятства, так ведь мог и от соперника избавиться. А где как не в лесочке у станции подкараулить? Доказать ничего не могу, — развел он руками.
Лидия, не сказав ни слова, развернулась и пошла прочь. Всю ночь она не сомкнула глаз, перебирая в памяти мельчайшие детали. А что, если это правда? Что, если от ревности у него помутился рассудок?
Она попыталась представить себя на его месте. Смогла бы она устранить соперницу, появись такая? Ради Евгения… да, она была способна на многое. Разве любовь не оправдывает любые безумства?
На следующий день, когда Григорий снова пришел помочь, Лидия пыталась задать ему какой-нибудь вопрос, подводящий к страшной теме, но понимала: даже если это он, признаваться он не станет. Он вызвался покрасить забор, чтобы ей не пришлось дышать краской, а она смотрела на него и думала: если он виновен в смерти ее мужа, как она может принимать от него помощь? А если не виновен, то как она может так о нем думать?
Она окончательно запуталась. Решив положить конец этим терзаниям, она подошла к нему и сказала твердо, глядя прямо в глаза:
— Гриша, прости меня. Не хочу, чтобы дурные слухи по селу ползли, потому скажу прямо — не ходи сюда больше. Попрошу мать или брата, они помогут. Ступай домой. И не возвращайся.
— Я лишь помочь хотел, быть рядом…
— Не нужно. Гриша, если ты на что-то надеешься, то все напрасно. Я всю свою жизнь посвящу ребенку, замуж больше не выйду никогда, потому что Евгений был для меня всем… Ступай, Гриша, ступай…
Она забрала у него кисть и распахнула калитку. Он, не сводя с нее полного тоски взгляда, медленно вышел и побрел к своему дому, его плечи безнадежно поникли.
***
1952 год
— Саввушка, иди обедать! — Лидия накрывала на стол, зовя своего пятилетнего сына.
— Иду, мама! — он вбежал в горницу и уселся на свой стул. — Я сейчас поем и с дядей Никитой и дядей Гришей на рыбалку пойду.
— Дело хорошее, — ответила она, а сама подумала о том, что Григорий уделяет ее сыну слишком много внимания. Подозрение, что он мог быть причастен к смерти Евгения, так и не отпускало ее. Если это правда, то ему не место рядом с сыном ее погибшего мужа. Сперва она пыталась поговорить с ним, когда Никита впервые стал брать племянника с собой, а Григорий будто нарочно присоединялся к ним. Что она могла поделать? Запретить брату общаться с племянником? Мальчик и так растет без отца. К тому же, к своему ужасу, она стала замечать, что чувства к Григорию в ее сердце уже давно не дружеские, и с этим ей было бороться все сложнее.
— Дядя Никита сказал, что это в последний раз, он в город уезжает.
— В город?
— Ага. Говорит, там работать будет. А как же бабушка, она одна останется?
— Почему одна? У нее есть мы, — Лидия погладила сына по мягким волосам. Что за новость? Она слышала об этом впервые.
— Так, Савка, жуй быстрее, мы с дядей Гришей за тобой зашли, — Никита, входя в дом, весело потрепал племянника по вихрам. — И тебе привет, сестренка.
— Привет. А ну-ка, братец разлюбезный, присядь-ка.
— Что случилось?
— Когда ты собирался мне сказать, что в город уезжаешь?
— Эх, братан, просил же тебя, — с легким укором, но ласково он посмотрел на племянника. Тот лишь виновато улыбнулся и пожал плечами. — Ну, раз кое-кто не умеет секреты хранить… Через неделю уезжаю. Не говорил, потому что знал — отговаривать станешь. Матери сегодня скажу. Лида, это мой шанс, пока Василий Степанович еще при должности. А не сегодня-завтра на покой уйдет, придет новый председатель, и не видать мне города как своих ушей.
— А что тебе здесь не жилось? Женился бы…
— На ком? — усмехнулся Никита.
— Ой, не надо. На Татьяне, на Ольге, на Елене. Да мало ли девушек в селе? Или только и можешь, что им подолы задирать?
— Вот именно, что они только на это и годятся. Нет, мне нужна жена другая. Вот такая, как ты — чтобы любила крепко, хозяйкой была золотой, мужа уважала.
— Я не самый лучший пример. Женой-то была всего три месяца.
— Да… Лида, а вот скажи мне, почему ты замуж не выходишь? Шесть лет прошло, а ты все одна. Негоже бабе в деревне без мужниной руки. Опять же, вот я уеду, кто Савелию отцом станет? Выходи за Гришку, и все дела. Парень страдает, неужели не видишь? Другой бы давно махнул рукой, а он все ждет.
— Это невозможно.
— Но почему?
— Так, Савелий, ты доел? — сын кивнул. — Вот и хорошо, бери дядю за руку и уматывайте с глаз моих долой, мне полы мыть надо.
Никита посмотрел на нее с нескрываемым раздражением, потом махнул рукой и вместе с племянником вышел на улицу. Лидия смотрела в окно, как они присоединяются к Григорию, который ждал у калитки, переминаясь с ноги на ногу, и думала о том, что даже брату не может поведать о своих подозрениях. Он, конечно, станет защищать своего друга, не поверит. Так есть ли смысл? Пусть ее догадки так и останутся при ней.
***
Никита уехал из села. Мать отпустила его с тяжелым сердцем.
— Ох, не по нутру мне это, совсем не по нутру…
— Вот и уговорила бы его остаться, — с легкой укоризной сказала Лидия.
— А потом бы он всю жизнь меня корил, что я ему лучшую долу перекрыла? Ох, надеюсь, это ненадолго, что вернется он под отчий кров… Лидка, ты бы поласковее с Григорием-то была. Никита уехал, а мужская сила в доме все равно нужна.
— Мама, я тысячу раз тебе говорила и сейчас повторю — никого мне не надо.
— А я вижу, как ты на него смотришь, когда думаешь, что никто не видит. Меня не обманешь…
— Мало ли как я смотрю. Это ничего не меняет.
Взяв Савелия за руку, Лидия побрела в сторону своего дома. Даже мать заметила, что она питает к Григорию не просто симпатию. Но она не может позволить этим чувствам вырваться наруху. А если она это сделает, и однажды страшная правда откроется, сможет ли она простить себе, что приняла в свое сердце того, кто отнял у нее любимого? Сможет ли простить, что ее сына воспитывает убийца его отца? Лучше уж одной. Но как невыносимо тяжело жить с этими мыслями, как трудно дышать, когда он рядом…
— Мама, а можно я теперь с дядей Гришей один буду на рыбалку ходить?
— Нет.
— Почему? — спросил пятилетний ребенок, надув губки.
— Потому что я так сказала. Тема закрыта, и больше не поднимай ее.
— Ты говоришь как Василий Степаныч, — обиделся Савва. — Работаешь с ним, вот и научилась.
— А ты для своих лет слишком умный! — вспылила Лидия.
***
С тех пор как Никита уехал, прошло несколько месяцев.
Лидия часто ездила в город по сельским делам — Василий Степанович взял ее на должность, которую когда-то занимал ее покойный муж. В городе она иногда виделась с братом. Он устроился на завод, жил в общежитии. Но для простого рабочего он выглядел слишком уж хорошо. Однажды, увидев его в новом, с иголочки, костюме, Лидия ахнула:
— Где ты такие деньги взял на пошив? Неужели на заводе такие зарплаты?
— Нет. Я экономный. Зарплату по пустякам не трачу, да и по ночам вагоны разгружаю, подрабатываю. Держи, вам с матерью сгодится. В следующем месяце еще дам.
Лидия взяла деньги — Савва рос не по дням, а по часам, обновлять ему одежду приходилось постоянно.
Однажды, приехав в город пораньше, она зашла в общежитие, где ее хорошо знали и комендант, и жильцы. Она часто оставалась здесь ночевать, и ей без проблем позволяли ждать брата в его комнате. Вот и сейчас, освободившись в полдень, она зашла в обшарпанное здание и, поздоровавшись с вахтером, протянула руку за ключом.
— Здравствуйте, Зинаида Павловна.
Женщина, увидев ее, ахнула и прижала ладонь к губам.
— Что с вами? Зинаида Павловна, ключ, пожалуйста, я устала, с пяти утра на ногах.
— Ступай. Нет у меня ключа и не будет. Не живет здесь больше братец твой!
— Как не живет? — удивилась Лидия.
— А ты ничего не знаешь, что ли? Ох, горе-то какое…
— Что я не знаю? Что с Никитой?
— Так в тюрьме он. Братец твой — уголовник!
— Что вы такое говорите? Как вам не стыдно?
— Это мне-то стыдно? — Зинаида Павловна приподнялась за своим столиком. — Сколько душ он загубил! А ты будто и не ведала, чем братец твой промышляет. Чай, платье твое разве не на ворованные деньги пошито? Ступай отсюда, пока поганой метлой не вымела!
Лидия выскочила на улицу, ловя ртом воздух. Что за бред она услышала? Женщина тронулась умом?
— Никиту ищешь? — услышала она тихий голос и, обернувшись, увидела соседку брата по комнате.
— Ищу. Вахтерша ваша, кажется, сбрендила.
— Не сбрендила. В тюрьме твой брат. Три дня назад забрали. Разве вам не сообщили?
— Нет… Да что случилось-то? — у Лидии в груди все сжалось от леденящего предчувствия.
— В банде он состоял, твой братец. А завод — так, прикрытие. Людей на улицах грабили, а кого-то, говорят, и до смерти забивали. Говорят, не меньше пяти душ на его совести… Сходи в отделение, на улице Горького, там тебе все расскажут.
На ватных ногах Лидия побрела по указанному адресу. Она до последнего надеялась, что это какая-то ужасная ошибка. Но следователь показал ей толстое дело, заведенное на ее брата. Там были и его собственноручные признательные показания.
— Это ошибка. Я знаю, как у вас показания иногда выбивают.
— Что вы хотите сказать? — следователь нахмурился. — За такие слова…
— Извините. Я все равно не верю, что это он.
— Верь не верь, а факты налицо. Поймали их на живца, при попытке очередного ограбления. В комнате нашли вещи других пострадавших, не успели сбыть. Отпираться было бессмысленно, он все подписал.
— Что теперь будет?
— Высшая мера. Скорее всего.
Лидия чуть не лишилась чувств от этих слов.
— Водички? — участливо предложил следователь. Сколько таких убитых горем женщин он видел на своем веку. И все они отказывались верить в вину своих близких.
— Я могу его увидеть?
— Можете. Петров! — крикнул он, и дверь кабинета открылась. — Проводите гражданку к Волкову.
Ее провели в небольшую, почти голую комнату с крошечным оконцем под потолком. Через несколько минут ввели брата в наручниках. Выглядел он ужасно: осунувшийся, небритный, с синяком под глазом.
— Здравствуй, Никита…
— Уходи, Лида… Уходи, все кончено. Матери передай, что я люблю ее. И прошу прощения за все.
— Поговори со мной, брат… Скажи, тебя били? — она смотрела на его синяк.
— Нет, в камере подрался, — вздохнув, он опустился на стул.
— Неужели это правда? То, что сказал следователь?
— Правда, сестренка. Вся правда…
— Но зачем? — Лидия заплакала. — Зачем ты это делал?
— Красивую жизнь хотел. А эти… чинуши. Не всех еще раскулачили. Ездят на машинах, икру ложками жрут… Вон, директор нашего завода — побрякушки жене покупает, по ресторанам шляется, а мы в столовой баланду хлебаем. В то время как люди в колхозах за палочки-трудодни горбатятся. Вот мы их и тряхнули немного. Простых работяг не трогали…
Лидия зарыдала. Зависть и злоба превратили ее брата в чудовище. Но когда это случилось? Когда он успел так измениться?
— И что теперь? Ты доволен?
— А теперь — расстрел. Слушай меня, Лида… О матери позаботься и… выйди замуж за Гришку. И защита тебе будет, и опора.
Лидия смотрела на брата, в глазах у которого стояли слезы, и решилась, наконец, назвать истинную причину своего отказа.
— Не могу я, брат… Не могу. Григорий… он, скорее всего, такой же преступник, как и ты.
— О чем ты? — он откинулся на стуле, уставившись на нее.
— Я подозреваю его в смерти Евгения. Из-за ревности. Не знаю, так это или нет, но боюсь ошибиться.
Никита сверлил ее пронзительным взглядом, полным странной смеси вины и жалости.
— Так вот в чем дело…
— Это веская причина.
— Все шесть лет ты молчала, а в душе у тебя ад творился… Он не виноват, Лида, не виноват. Возможно, то, что я тебе сейчас скажу, причинит тебе невыносимую боль. Ты будешь меня ненавидеть, и это правильно. Зато не будешь плакать обо мне. Не заслужил я твоих слез. Все эти шесть лет я смотрел на тебя и чувствовал себя последним подлецом. А теперь пришло время покаяться. Да и терять мне уже нечего…
— О чем ты? — не поняла Лидия.
— Это я… Это я все сделал.
— Что? — Лидия подскочила со стула. — Ты врешь! Ты не мог! Зачем?
— Сядь и выслушай. Это правда. Но у меня не было выбора. Помнишь, наш амбар сгорел? Это я его поджег, по глупости, кинул окурок в сено, ветер поднялся… Огонь перекинулся на постройку. А твой-то муженек, оказывается, все видел. Все гадали, отчего пожар, а виновника так и не нашли. А как-то вечером, недели через две, когда я с Гришкой сидел у клуба и говорил, что был бы не прочь, чтоб он тебя у твоего Евгения отбил, тот сам подошел. Велел Грише уйти, а меня вызвал на разговор. Говорит, видел, как я амбар поджег, но молчал, потому что я тебе брат, не хотел тебя огорчать. Сама понимаешь — мне бы за порчу колхозного добра светила тюрьма. Но поставил условие — чтобы я в кратчайшие сроки убирался из деревни и друга с собой прихватил. Мы с Евгением и так друг друга на дух не переносили, а после этого меня такая злоба взяла! Я испугался. Подумал: не уеду — он либо сдаст меня, либо шантажировать будет вечно. А на следующий день он в город собрался. Я подкараулил его у станции, в лесочке, подкрался сзади и ударил по голове чем-то тяжелым. А потом еще… Все обставил как ограбление. Станция рядом, кто разберет…
— Ты… ты мне всю жизнь сломал…
— Прости. Я тогда думал, не станет Евгения, ты поплачешь, а потом за Гришу замуж выйдешь, и все будет как раньше. А ты вон как… его в этом обвиняла. Он ни в чем не виновен, это все я. Я ненавидел твоего Евгения с первого дня, но не знал, что твоя любовь окажется такой сильной, что ты пронесешь ее через всю жизнь.
— Григорий знал?
— Нет. Знаешь, как я испугался, когда председатель его в подозрении держать стал? Он ведь в соседнем селе напился в стельку, время вспомнить не мог. Я тогда все следы замел, ничего не нашли…
— Ты… чудовище. Ты обрек меня на жизнь без любимого, лишил моего сына отца…
— Я не знал, что ты беременна. Узнай я тогда — сам бы в тюрьму пошел, но не оставил бы Савку сиротой.
— Но теперь ты все равно в тюрьме. Где тебе и место.
***
Эпилог
Мать, узнав о судьбе сына, слегла и больше не поднялась. Когда пришла лаконичная бумага о том, что приговор приведен в исполнение, ее сердце не выдержало, и она тихо угасла за одну ночь. Лидия ходила как тень, потерявшая связь с миром живых. Если бы не Григорий… Он забрал к себе Савву, его мать ухаживала за мальчиком, пока сам Григорий был рядом с Лидией, становясь ее тихой гаванью в этом море горя.
Спустя полгода после смерти матери они с Григорием расписались в кабинете у Василия Степановича без лишних глаз и праздничных гуляний. А еще через месяц старый председатель, использовав свои городские связи, добился назначения Григория новым председателем их родного села.
В браке с Григорием у Лидии родилось еще двое детей — девочка и мальчик. Савву он любил как родного, никогда не делая различий между ним и своими кровными детьми. Мальчик отвечал ему такой же искренней привязанностью. Но он всегда знал, что его настоящий отец был героем, храбрым и сильным человеком, погибшим трагически и несправедливо рано. Об дяде Никите он вспоминал все реже, а с возрастом и вовсе перестал интересоваться его судьбой, воспринимая Григория как единственного отца, которого он знал и которым всегда восхищался.
И вот, спустя много лет, уже поседевшая Лидия стояла на том же самом холме, где когда-то хоронила своего первого мужа. Рядом с ним теперь покоились ее мать и брат. Она пришла сюда не одна. Рядом, твердо держа ее под руку, стоял Григорий, ее муж, ее опора и тихая, верная любовь всей ее жизни. Она положила на могилу Евгения букет полевых цветов и прошептала:
— Прости меня. Прости за все те годы сомнений. Я нашла свой покой. Я счастлива.
Она обернулась и посмотрела на Григория, и в его глазах увидела то безмерное спокойствие и преданность, которые согревали ее все эти годы. Они медленно пошли прочь, к дому, где их ждали дети и внуки, к жизни, которая, несмотря на все перенесенные бури, все же сумела распуститься, как тот самый яблоневый цвет, нежный, стойкий и бесконечно прекрасный в своей простой, вечной красоте.
