Холод. Он был повсюду. Он пробирался под ватник, въедался в кости, превращал дыхание в облачко ледяного пара, которое, казалось, застывало в воздухе и падало на землю тихим звоном. Январь 1942-го был безжалостен к городу на Неве, вымотанному осадой и голодом. Молодая женщина по имени Лидия, закутавшись в потертый платок, торопливо шла по заснеженной улице, сжимая в кармане драгоценную добычу – две хлебные карточки. Сегодня и завтра. Послезавтра – эвакуация. Эта мысль согревала ее лучше любой печурки, давая призрачную, но такую необходимую надежду на спасение.
В своей потрепанной дамской сумочке лежали два маленьких, почти невесомых кусочка хлеба, каждый по сто двадцать пять грамм. Она уже представляла, как вернется в свою холодную комнату, растопит ту самую печурку, выменянную когда-то у старого печника на полкомода книг, вскипятит воду и бросит в нее щепотку оставшейся заварки и последний, крошечный кусочек сахара. Мысленно она уже чувствовала этот обжигающий, сладкий глоток, растекающийся по телу теплом. Она извела на дрова уже половину мебели, но цеплялась за жизнь с упрямством, которое сама в себе не подозревала. Где-то там, за кольцом блокады, сражался ее любимый, и мысль о нем придавала сил.
Внезапно пронзительный, леденящий душу вой сирены разрезал морозный воздух. Воздушная тревога. Не раздумывая, она рванулась к знакомому, темному входу в ближайшее бомбоубежище.
Спустившись по обледенелым ступеням в сырой, пропахший сыростью и страхом подвал, она услышала за спиной торопливый топот. Вскоре низкое помещение наполнилось тенями – бледными, испуганными людьми. Прислонившись к холодной кирпичной стене, она наблюдала, как один из мужчин дрожащими руками зажег свечу. Ее колеблющийся свет выхватывал из темноты испуганные лица. Кто-то шептал молитву, кто-то крестился, заслышав первые, глухие разрывы где-то совсем близко, над головой. И вдруг все, будто по команде, повернулись на тихий, едва слышный стон, донесшийся из самого темного угла. Лидия первая подошла туда и замерла.
На голом цементном полу, скрючившись от боли, лежала молодая женщина, прижимая к своей уже остывающей груди маленькую девочку, лет трех. Глаза женщины были закрыты, лицо покрыто инеем.
— Матерь Божья, да это же наша Оксанка! — воскликнула пожилая женщина, пробираясь сквозь толпу. — Неужели с вчерашнего налета здесь осталась? Оксанка, вставай, дочка твоя стонет, слышишь?
— Она не слышит, — тихо, почти беззвучно, прошептала Лидия, опускаясь на колени. — Она уже ничего не услышит.
Женщина, державшая в своих объятиях дитя, была мертва. Но девочка, прикрыв глаза, еще дышала. Ее слабый, прерывистый стон был похож на писк замерзающего птенца. Лидия почувствовала, как по ее щекам текут горячие, жгучие слезы, которые тут же замерзали на коже. Неужели эта маленькая жизнь, пережившая столько, обречена?
С трудом разжав закоченевшие пальцы матери, она подняла на руки легкую, как пушинка, девочку. Сердце разрывалось от боли и жалости. Сколько таких же маленьких, исхудавших душ оставались сиротами в этом ледяном аду каждый день?
— В приемник ее, детский приемник, — покачала седой головой та же пожилая женщина. — Оксанка Петрова, соседка моя. Муж на фронте, одна с дочуркой осталась. На хлебозаводе работала, потому и не эвакуировали. И даже это не спасло… Видать, силы иссякли. Ты, дочка, снеси ее по адресу.
— А как зовут девочку? — спросила Лидия, прижимая к себе холодное тельце.
— Катюшей. Три годика ей в ноябре исполнилось, пятнадцатого числа. Я ей бантики подарила, от внучки остались…
Голос диктора, объявившего отбой воздушной тревоги, прозвучал неожиданно, хотя грохот разрывов стих уже с полчаса назад. Люди, молчаливые и усталые, стали медленно покидать подвал. А Лидия все стояла, прижимая к себе ребенка, и в ее душе бушевала настоящая буря. Детский приемник… Пополнение, переполнение, тиф, голод… Был ли у этой малютки хоть один шанс дожить там до следующей эвакуации? Девочка слабо пошевелилась, ее длинные реснички задрожали, стон стал чуть громче. И в этот миг сердце Лидии дрогнуло. Она приняла решение, самое важное в своей жизни. Она пойдет на риск. Она даст этому ребенку шанс. Иначе ее собственная совесть не даст ей спокойно жить никогда.
Вернувшись в свою пустую квартиру, она торопливо растопила печурку, бросив в нее последние щепки, и поставила на огонь чайник с заиндевевшими стенками. Пока вода грелась, она достала свой скудный паек. Вскипятив воду, она заварила последние крупинки чая, растворила в кружке драгоценный сахар и, зачерпывая жидкость чайной ложечкой, с невероятной осторожностью вливала теплую, сладкую влагу в полуоткрытый ротик малышки. Потом так же медленно, крошечными кусочками, скормила ей половину своего хлеба. Собственный желудок сводила острая, мучительная судорога голода, но второй кусок она отложила. Утром она ела в заводской столовке пустую баланду, и это было ее оправданием.
Суп! Мысль ударила, как молния. Ее соседка, добрая душа, подрабатывала на кухне, где готовили еду для инвалидов, и иногда приносила оттуда немного похлебки домой – это была новая валюта в мире, где деньги обесценились.
Выйдя на лестничную площадку, Лидия постучала в знакомую дверь.
— Марина Ивановна, здравствуйте!
— Здравствуй, Лидуша, — устало отозвалась женщина.
— Я знаю, что у вас сердце большое и золотое, помогите, вы моя последняя надежда.
— Что случилось-то? — насторожилась соседка.
— Умоляю, дайте хоть немного супа, совсем немного. У меня в квартире ребенок, совсем обессилел, с голоду может угаснуть.
— Лидочка, я тебя уважаю, но на обман идти… У тебя ведь детей нет. И на заводе вас кормят, я в курсе.
— Ребенок и вправду есть, — сквозь слезы стала рассказывать Лидия свою трагическую историю, поведав о бомбоубежище и мертвой матери.
Марина Ивановна, не говоря ни слова, прошла за ней, заглянула в комнату, увидела бледную Катюшу, которая словно почувствовала взгляд и приоткрыла глаза, и тут же, молча, вернулась к себе. Через минуту она вернулась, неся в руках тарелку с мутной, но такой желанной жидкостью.
— Сегодня суп жидкий, но я свою порцию доложила. Хватит вам на двоих. И ты поешь, слышишь?
— Спасибо вам, большое, огромное человеческое спасибо, — Лидия плакала, глядя на тарелку.
— Спасибо спасибо, а дальше-то что? В детдом ее все равно придется определить, одна ты ее не вытянешь. Не будешь же по всему доду с сумкой ходить? Всем тяжко.
— Через два дня эвакуация. Я возьму ее с собой.
— Думаешь, это просто? — удивленно подняла бровь соседка. — Документы у нее есть? А если и нет, кто тебе разрешит чужого ребенка вывозить?
— Документов нет. Но я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю.
Напоенная и накормленная, Катюша уснула глубоким, ровным сном, ее дыхание выровнялось, исчез тот жуткий, прерывистый стон. В комнате стало чуть теплее, пар изо рта уже не шел клубами. Лидия прилегла рядом с девочкой, прижала ее к себе, согревая своим теплом, и лихорадочно думала, как же ей провернуть невозможное – оформить документы и объяснить все на заводе. Но утром ее разбудил настойчивый стук в дверь. На пороге стояла Марина Ивановна.
— Лида, выход есть. Иди к Василию Захаровичу, нашему управдому. Он может выписать ей новую метрику, записать сестрой.
— А что ему нужно? — Лидия прекрасно знала, что управдом ничего не делает просто так.
— Ты же уезжаешь. Отдай ему три хлебные карточки.
— У меня всего две, я вчера отоварила на два дня, — голос Лидии дрогнул от отчаяния.
— Дай две. Он и этому обрадуется. А вечерком я вам еще супцу принесу.
***
Василий Захарович, человек с каменным лицом, оказался сговорчивее, чем она ожидала. Зная дату рождения девочки со слов соседки, он исправил в метрике лишь фамилию и отчество. Теперь по документам выходило, что они с Катюшей – родные сестры.
На пункте эвакуации, когда проверяли документы, Лидия, затаив дыхание, солгала, что воспитывает сестренку одна, а пока она на смене, с малышкой сидит соседка. Родители, мол, погибли. Она до дрожи боялась вопросов о матери и отце, но все обошлось – ее собственные родители и вправду умерли несколько лет назад, и эта горькая правда помогла лжи звучать убедительнее.
Всю долгую, изматывающую дорогу она беззвучно молилась, вглядываясь в заснеженные просторы за окном теплушки. Главное – выбраться. Вырваться из ледяного кольца. А там… там непременно станет легче.
***
И она сдержала свое невысказанное обещание. Под ее крылом хрупкая Катюша не просто выжила – она расцвела. В Казани, куда их определили вместе с эвакуированным заводом, с питанием было уже не в пример лучше. Девочку устроили в детский сад, где детей кормили регулярно и сытно. Лидия работала до седьмого пота, забывая об усталости, ела в заводской столовой и старалась готовить дома, создавая подобие уюта. Жили они скромно, но тот вечный, сводящий с ума голод остался где-то там, в кошмарном сне блокадной зимы.
Катюша оказалась не только милым, но и очень смышленым ребенком. И Лидия делала все, чтобы стереть из ее памяти тот страшный день в подвале, образ матери, чьи объятия стали для нее последним пристанищем. Она дарила девочке свою любовь, становясь для нее всем – и матерью, и сестрой, и верным другом.
***
Весна сорок пятого года пришла, неся на своих крыльях долгожданный мир. Она возвращала улыбки, надежды и веру в будущее. Лидия, собрав нехитрые пожитки, готовилась к возвращению в Ленинград. Ее родной, израненный город. Там ее ждал любимый, прошедший сквозь огонь войны и оставшийся в живых ради их общего завтра. Каждый вечер она перечитывала его письма, такие затертые до дыр, и с трепетом ждала встречи. Но была у нее в Ленинграде и еще одна, не менее важная миссия – найти отца Катюши, если он, конечно, уцелел. Ее жених, которому она в письмах рассказала всю историю, обещал помочь, навести справки в комендатуре.
— Ну что, в дорогу? — спросила Варвара Николаевна, воспитательница детского сада, ставшая за эти годы почти родной.
— Едем… Сердце, кажется, сейчас выпрыгнет от волнения…
— Дом – это хорошо. Но готова ли ты увидеть его… другим? Разрушенным?
— Мы его восстановим! — глаза Лидии загорелись знакомым огнем. — Все вместе, как одна большая семья. Выйдем на стройку и сделаем его еще прекраснее, чем он был!
— Счастливого пути вам! Прощай, Катюшечка! — Варвара Николаевна улыбнулась и помахала им вслед.
А Лидия, взяв за ручку уже шестилетнюю, окрепшую Катеньку, уверенно повела ее на вокзал, в новую, мирную жизнь.
Июнь 1945 года. Ленинград.
Город лежал в руинах, но он не был побежден. Как верный солдат, он зализывал свои раны, и в его израненном сердце билась надежда на светлое, спокойное будущее.
Лидия и Катя вышли на перрон. Девушка взволнованно оглядывалась, вглядываясь в лица встречающих. И вдруг увидела его. Среди сотни людей ее взгляд выхватил одного – в военной форме, с тросточкой, слегка прихрамывая, он шел ей навстречу, сжимая в руке скромный букетик полевых ромашек. В этот миг слова были не нужны. Они просто смотрели друг на друга, и в их глазах было все – и боль разлуки, и радость встречи, и обещание никогда больше не расставаться. Катюша, с интересом разглядывая незнакомого дядю, робко спросила:
— А ты и есть тот самый Сережа?
— Да, я Сергей Иванович Трофимов. Но для тебя – просто Сережа.
— А меня Екатериной зовут…
— Ух ты, Екатерина! — он присел перед ней, улыбаясь. — Это имя для взрослой барышни. Я так тебя лет через десять буду звать, а пока ты будешь моей Катюшей, договорились?
Девочка улыбнулась, и на ее щечках проступили очаровательные ямочки.
— Ну и прелесть же ты, — умиленно покачал головой Сергей. — Лида, мой домик уцелел. Пойдемте, вам есть где голову склонить.
— А наш? Ты не проходил мимо? — с надеждой спросила Лидия.
— На месте вашего дома теперь пустырь, — тихо и печально ответил он.
По щекам Лидии покатились слезы. Там, в том доме, прошло ее детство, остались воспоминания… Но теперь у нее был новый дом – там, где был он. И это было главное.
Прошло несколько дней. Сергей, вернувшись домой, отвел Лидию в сторону.
— Я нашел его. Отца Катюши. Он в госпитале, в центре города.
— Что с ним? — сердце Лидии екнуло.
— Драка, пьяная потасовка. Пока ничего не говори Кате, сперва сама съезди, поговори с ним.
На следующий день Лидия отправилась в госпиталь. В полутемной палате, на койке у окна, лежал небритый, осунувшийся мужчина.
— Вы Евгений Степанович Петров? Проживали на Московском проспекте…?
— Я. А ты кто? Из органов? — буркнул он недовольно и, несмотря на больничную обстановку, достал из-под подушки смятую папиросу.
— Меня зовут Лидия. Я пришла не от органов. Я… нашла вашу дочь.
— Что? — он резко сел на койке, схватившись за голову. — Что ты сказала?
— В одном из бомбоубежищ, в январе сорок второго. Ваша супруга… она не выжила. Но Катюша была жива. Я забрала ее к себе, потом мы эвакуировались. Недавно вернулись и стали вас искать. Я так рада, что вы… что вы живы.
— Где она? — его голос сорвался на шепот. — Где моя девочка?
— Она живет со мной и моим женихом. Когда вас выпишут, приходите. Вот адрес, — она протянула ему крошечный, исписанный карандашом клочок бумаги.
Он молча взял его, сжал в кулаке и отвернулся к стене. Лидия, тяжело вздохнув, вышла.
Прошло две недели. Раны его были несерьезными, его давно должны были выписать. Лидия начала волноваться. Может, он не придет? Может, передумал? Но однажды вечером он появился во дворе частного дома, где они жили с Сергеем. Он сидел на скамейке, подставив лицо ласковому солнцу, и Лидию смутил его вид – помятая, не первой свежести рубаха, пыльные брюки, небритое, усталое лицо.
— Я вас тогда не поблагодарил, — хрипло произнес он, поднимаясь ей навстречу. — Извините. Спасибо… за дочь. За то, что не дали ей погибнуть. Могу я… увидеть ее?
— Конечно, — кивнула Лидия и обернулась к саду: — Котенок, иди ко мне!
Шестилетняя девочка, весело подпрыгивая, подбежала к ним.
— Ты звала?
— Катенька, посмотри, кто к нам пришел. Это твой папа. Он вернулся с войны и нашел тебя.
— Ты мой папа? — большие, ясные глаза с любопытством уставились на незнакомца.
— Да, я твой папа, — голос его дрогнул.
Когда он уезжал на фронт, дочке не было и трех. Теперь перед ним стояла почти семилетняя девочка, но эти бездонные голубые глаза и ямочки на щеках были точной копией ее матери, его Оксаны…
Катя медленно подошла к нему, и он, затаив дыхание, осторожно обнял ее. По его щеке скатилась тяжелая, единственная слеза. Вернувшись в город и обнаружив на месте своего дома груду развалин, он потерял все. Потом соседка, выжившая чудом, рассказала, что жена умерла, а дочку отнесли в детприемник. Он пытался искать, но следы затерялись в том самом, проклятом подвале. Отчаяние и горе загнали его в пропасть, он начал пить, пытаясь заглушить невыносимую боль утраты. И вот теперь, как гром среди ясного неба, – весть о том, что его девочка жива. Он боялся этой встречи, не знал, как она посмотрит на него, узнает ли. И потому медлил, пока однажды, придя в себя после очередного забытья, не понял, что дальше так нельзя.
— Вы позволите… мне ее забрать? — тихо спросил он.
— Катюша, посмотри, не убежал ли наш щенок, а я поговорю с папой, — Лидия отправила девочку обратно в сад.
Когда та скрылась за кустами, Лидия, пристально глядя на Евгения, спросила строго:
— Вам есть куда ее забрать? Где вы живете?
— Дом тещи уцелел, слава Богу. Хотя ее самой… нет. Там и живу.
— Евгений, понимаете… Мы с Сергеем не пьем. У нас в доме этого нет. Сможете ли вы? Сможете ради дочери?
— Смогу. Честное слово, смогу.
— Я отпущу ее с вами. Но дайте мне слово, что я смогу навещать ее когда угодно.
— Да кто я такой, чтобы вам запрещать! — он всплеснул руками. — Вы ее спасли, вы… вы мне жизнь вернули. Я вечно ваш должник.
— Женя, можно я так вас буду называть? — мягко сказала Лидия. — По документам она моя сестра. Этот вопрос нужно как-то решить, иначе у меня могут быть большие неприятности.
— Все решу. Не беспокойтесь.
Через месяц Лидия и Сергей сыграли скромную, но очень душевную свадьбу. Женя и Катя были на ней самыми дорогими гостями. И Евгений сдержал слово – он нашел в себе силы, устроился на завод и с головой ушел в работу и заботы о дочери. Главное – он завязал с выпивкой. Молодые супруги во всем им помогали, поддерживали, и каждые выходные Катя проводила в их доме, наполненном смехом и теплом.
Но в сентябре их ждало испытание на прочность.
Как-то в воскресенье, забирая Катю, Евгений принес с собой небольшой, самодельный торт. Сидя за чаем, он был явно чем-то озабочен.
— Женя, что-то случилось? — спросила Лидия, разливая по кружкам ароматный напиток.
— Катюша, иди, поиграй немного в комнате, мне нужно кое-что обсудить со взрослыми, — попросил он дочь. Когда та вышла, он тяжело вздохнул и посмотрел на супругов. — Мы с Катей… уезжаем.
— Как? Куда? — из рук Лидии выпала чашка и разбилась со звонким стуком, рассыпавшись по полу осколками.
— Поступило предложение с завода на севере. Там дают хорошую квартиру, достойную зарплату, льготы.
— А здесь разве плохо? — вступил в разговор Сергей.
— Плохо. Я задыхаюсь здесь. Каждая улица, каждый угол напоминает мне о ней… о том, как мы с Оксаной здесь гуляли. А когда прохожу мимо того пустыря… — он смахнул непрошеную слезу. — Я хочу начать новую жизнь. Для себя и для дочери. Может, мне еще дано будет стать счастливым.
Лидия молча, механическими движениями, собрала осколки, села рядом с мужем и, положив руку ему на плечо, с безысходностью в глазах кивнула.
***
Они стояли на набережной, провожая взглядами багровый диск заходящего солнца. Вода тихо плескалась о гранит, и этот звук казался сейчас таким грустным. Сегодня днем они проводили Женю и Катю на поезд. Увидятся ли они когда-нибудь снова?
— Он принял решение, Лида. Мы не вправе были его отговаривать. Знаешь, если бы с тобой что-то случилось… я поступил бы точно так же. Нам нужно научиться жить без них…
— Это так трудно, — голос ее дрогнул. — Я к ней так привыкла. Буду безумно скучать.
— И я. Но скоро, думаю, нам будет вовсе не до скуки. Правда?
— О чем это ты?
— О том, о чем ты мне до сих пор ничего не сказала. Ты ведь ждешь ребенка?
Лидия улыбнулась, и в ее глазах, полных слез, вспыхнул огонек счастья.
— Я не забыла. Я просто ждала подходящего момента.
Он обнял ее и нежно повернул лицом к заходящему солнцу, которое окрашивало воду в багрово-золотые тона.
— А разве этот миг – не самый подходящий? Я люблю тебя, Лида.
— И я тебя, — она прижалась к его сильному плечу, и ей стало так тепло и спокойно. Она поняла, что пришло время отпустить прошлое, жить настоящим и смело смотреть в будущее, которое они будут строить вместе.
Эпилог
У них родилась дочь. Ее назвали Катюшей – в память о девочке с ямочками на щеках, которая скрасила самые трудные годы жизни Лидии и подарила ей урок настоящей, жертвенной любви. Через два года на свет появился сын, которого назвали Сашенькой.
Евгений с Катей так больше и не вернулись в Ленинград. Со временем он встретил хорошую, добрую женщину, которая стала для Кати настоящей матерью. И на каждый праздник, будь то Новый год или день рождения, девочка, помогаемая мачехой, аккуратно выводила на открытке теплые слова и отправляла их в Ленинград – той, чье сердце однажды, в ледяном аду блокады, не дрогнуло, а рука не оттолкнула, подарив ей не просто жизнь, а целую вечность.
