— Откуда она тут взялась, да еще в такой лютый мороз? До ближайшего жилья, кажется, не один километр. — Сначала им показалось, что это просто игра света и тени, причудливое сплетение снежных вихрей и голых ветвей. Но вот фигура обрела четкие очертания, и сомнений не осталось — на обочине, среди белоснежного безмолвия, стоял человек. Лесовоз, могучий и неторопливый, тяжело зарычал тормозами, и гигантская махина с грузом бревен послушно замерла.
— Как видите, — прозвучал спокойный голос, и женщина, закутанная в плотную шубу и вязаную шапку, а поверх — в большую узорчатую шаль, сделала шаг вперед. Рядом с ней на снегу стояла неказистая сумка. — Возьмите до райцентра, на вас только и надежда в этой ледяной пустыне.
— Да как тебя, милая, оставить, конечно, возьмем, — поспешно отозвался пассажир, закидывая ее вещи в кабину и почтительно помогая ей взобраться на высокое сиденье. В тесном, пропахшем бензином и махоркой пространстве, она стянула грубые варежки и принялась растирать побелевшие от холода пальцы.
— Что за надобность такая, по таким дорогам одна шастаешь? — проворчал водитель, коренастый, широкоплечий мужчина, чьи руки сжимали руль с такой силой, будто он удерживал не многотонный грузовик, а саму жизнь. — Места тут глухие, и зверье голодное бродит.
— Меня подвезли, дед Николай на своих санях довез до тракта. В нашей деревеньке, знаешь, та, что за лесом, всего десять дворов осталось, так он один на всех мужик. Хорошо еще, что коняшка у него есть, верная, а то бы и вовсе пропали. Вот и навещаю я свою матушку, не могу уговорить ее в город перебраться. Зимой реже, конечно, дорога тяжелая, а летом — чаще.
— А не страшно одной с незнакомыми мужиками ехать? — спросил водитель, на мгновение оторвав взгляд от дороги. Попутчица повернулась к нему, и он увидел ясные, не по-зимнему загорелые черты лица, прямой нос и темные, удивительно длинные ресницы, на которых таяли снежинки.
— А я чувствую людей, вот внутри, будто теплая волна разливается. Вашу машину только завидела, так сразу сердце и подсказало: свои, хорошие, надо остановиться.
— Надо же, какая прозорливая, — усмехнулся он, — смелая, должно быть.
Вскоре в снежной пелене показалась просека, и лесовоз, словно уставший корабль, причалил к одинокому вагончику, занесенному сугробами.
— Ну, я приехал, спасибо, Лев, — Павел Евгеньевич пожал водителю руку. — И вам, не знаю, как звать-величать…
— Вероника.
— И вам, Вероника, счастливого пути.
— Лев, значит? — женщина повернулась к водителю, и ее взгляд снова с любопытством скользнул по его лицу. — А меня Вероникой зовут, это я сразу с отчеством, по привычке. — Она наконец согрелась, сняла шаль и шапку, расстегнула шубу, и из-под нее показалась простая, но аккуратная вязаная кофта. Волосы, заплетенные в толстую косу, оказались цвета спелой пшеницы, выгоревшей на солнце, которое и в Сибири умеет быть безжалостным.
— Так вам от райцентра еще дальше?
— Дальше. Село Зеленое знаешь?
— Ну, кто ж его не знает? Конечно, знаю.
— Вот там мой дом и находится.
— А мать твоя что в такой глуши делает? Неужто не тянет к людям, к удобствам?
— Так не хочет она, корнями вросла в ту землю. Я уж ей и домик в поселке присмотрела, уютный, светлый. Да хоть к себе готова была забрать… только она ни в какую, — попутчица тяжело вздохнула, и в этом вздохе была вся безысходность долгой борьбы. — Вот и не знаю, что уж делать.
Ее взгляд упал на его поношенный свитер, выглядывающий из-под легкой куртки. — Что же тебя жена теплой одеждой не снабдила? Совсем налегке, мороз на дворе нешуточный.
— Меня и так все устраивает, — буркнул он, — неудобно в толстой одежде, движения сковывает.
— Далеко нам еще ехать, — женщина мягко перевела разговор. — У меня тут и термос есть, и курочка вареная, маменька домашнюю, душистую, приготовила. Может, перекусим? А? Устал ведь, небось, баранку крутить.
— И у меня припасено, не думай, что я голодный, — водитель присмотрел удобный съезд, притормозил, но мотор не заглушил, оставив его работать на холостом ходу. Достал свой термос и завернутые в бумагу беляши, купленные накануне в придорожном ларьке.
— Ты мои попробуй, да курочку бери, — настаивала она, разворачивая сверток. — Все свое, домашнее, сами с матушкой вчера хлопотали. От нее, знаешь, с пустыми руками никогда не уедешь. А уж какая у нас ягода по опушкам растет! Из дома выйдешь, руку протянешь — и вот он, лес, щедрый и родной. Грибов тоже раньше видимо-невидимо было. Теперь вот прознали наши места, так осенью все просеки исколешены.
— Молодая еще вроде, — водитель искоса посмотрел на ее простое, открытое лицо, — а говоришь как-то по-старинному, мудро что ли…
Она рассмеялся, и смех ее прозвучал неожиданно звонко в утробном рычании мотора. — Так я и есть деревенская, коренная, здесь и выросла, а потом уж замуж вышла, в село к мужу перебралась, — и радость мгновенно покинула ее черты, будто ее и не было.
— Чего приуныла? Ешь давай, меня угощаешь, а сама что же…
— Да вот как вспомню свою жизнь, так кусок в горло не лезет, — прошептала она, глядя в заиндевевшее стекло.
— А что с твоей жизнью? Вроде веселая ты, смелая, стужа тебя, я смотрю, не пугает.
— Замуж рано вышла, старше он был меня, уговорил, умаслил так, что и родители поверили в его добрые намерения. Да только мягко стелет, да жестко спать. Босиком, можно сказать, убежала от него, едва полгода прошло. Потом снова замуж пошла, сынок родился, свет в окошке. Только супруг мой друзей да бутылку больше нас с ребенком привечал. Ох, и намаялась я с ним, все пыталась его от той привычки пагубной отучить, добрым словом да терпением. А он мне в ответ тумаков наставил. Ушли мы тогда с Димкой, собрали свои нехитрые пожитки. Видно, чуйка моя тогда подвела, вот и ошибалась, доверяла не тем. — Она отвернулась, стараясь скрыть навернувшиеся слезы.
— Ну и что, на них клином свет сошелся? — Он взглянул на нее, и в его взгляде не было ни капли осуждения, лишь понимание. — Такая, как ты, и волка в лесу не испугается, тебе ли хорошего человека не отыскать.
— Находила, да опять не мой попался.
— А чей же он был?
— А кто его знает? Но не мой, это уж точно. Да и сына моего, Димку, невзлюбил, придирался постоянно. А сейчас он в колледже учится, скоро уже выпускником станет, взрослый совсем. — Она снова повернулась к нему, и взгляд ее стал прямым и открытым. — А вот ты, Лев, нечаянный попутчик мой, по душе мне… ой, чувствую, что по самой душе. Так бы и смотрела на тебя, не отрываясь, да у окошка своего тебя ждала. Я ведь, если уж полюблю, то навечно, любовь моя крепкая-накрепкая, как сибирский кедр…
Лев усмехнулся, но усмешка вышла кривой. — Ну так и скажи это холостому, а я-то семейный человек, супруга меня дома ждет, у печки теплой.
— Ой ли, Лев! А ждет ли? Или, может, твоя «подруженька» уже на чужой постелюшке пригрелась?..
— Ты чего городишь, попутчица? — Он резко дернул ручник, и махина с грузом с негодующим скрежетом замерла посреди дороги. — А ну, вылезай!
— Куда? Мы же не доехали!
— Пешком дойдешь! Нечего тут наговаривать да напраслину возводить.
— Да что ты, это я сдуру сказала, не подумавши, вырвались слова эти, сама не ожидала. И себя я не предлагаю. Просто сказала, что на сердце накипело. Доедем до райцентра, выйду и больше не встретимся, как будто и не было ничего.
— Я сказал — выходи! — Голос его прозвучал как удар хлыста, и в нем не осталось ни капли тепла.
Вероника, дрожащими руками, надела шапку, накинула шаль, выбралась из высокой кабины и осталась стоять на краю дороги, затерянная между белым полем и черной стеной леса. Кругом не было ни души, только изредка прорезывали тишину одинокие лесовозы.
Машина с грохотом тронулась, набирая скорость, оставляя ее в облаке ледяной пыли. Женщина почувствовала, как холод мгновенно обжигает кожу, пробираясь сквозь теплую одежду. Она растерянно огляделась, крепче завязала шаль и беспомощно всмотрелась в белую пелену, застилавшую горизонт.
И вдруг лесовоз, проехав метров сто, резко замер. Стоял на месте, и только выхлопная труба продолжала испускать клубы пара. «Неужели сломался», — мелькнуло у нее в голове, — «нет, не похоже… неужели передумал?»
Не веря своему счастью, боясь, что он снова рванет с места, она пошла к машине, увязая в снегу, прижимая к себе сумку, как единственную опору.
Молча, не глядя на него, она забралась в кабину. Оставшийся путь они проделали не проронив ни слова. Он хотел проучить ее, но не смог оставить одну в ледяном плену.
Вероника вышла, как только показались первые дома райцентра. — Спасибо, я могу заплатить за дорогу, скажи, сколько.
Лев лишь молча махнул рукой, отвернувшись, давая понять, что в ее деньгах не нуждается.
— Ну, прости ты меня, за слова мои глупые, и за жену прости, забудь, что наговорила. Хороший ты человек, чувствую, так пусть же у тебя все будет хорошо. И счастья тебе, Лев, настоящего счастья!
— И тебе не хворать, — буркнул он на прощание.
Разгружался Лев до самого вечера. Должен был быть еще один рейс, но его отменили — новый груз еще не подвезли. Михалыч, слесарь с делянки, предложил подбросить его до дома на своей видавшей виды машинке. — Она у тебя, как котенок, урчит, почти не слышно, — заметил Лев, с трудом умещаясь на пассажирском сиденье.
— Такая уж она у меня, ласковая, — похвастался Михалыч, высаживая усталого напарника у калитки.
Ворота были закрыты наглухо, калитка — на щеколду, в окнах — ни огонька. — Уснула, наверное, Людмила, вот и закрылась на все замки, — с какой-то необъяснимой жалостью подумал он. Ему не хотелось будить ее. Он обошел дом с другой стороны, со стороны огорода, где снег лежал нетронутым белым покрывалом. Предвкушая домашнее тепло и кружку горячего чая, он толкнул дверь в сени — она не поддалась, была заперта на тяжелый засов. «Ничего не поделаешь, придется будить», — с сожалением подумал он.
Стучал он долго, отчего пальцы на руках задеревенели еще сильнее. Наконец из-за двери донесся сонный, раздраженный голос: — Кто там?
— Людмила, это я, открой, замерз уже совсем.
— Так ты же завтра должен был вернуться.
— А получилось сегодня, — он вошел в сени, с трудом закрывая за собой дверь, и они вместе шагнули в дом. Лев стал расстегивать куртку, наклонился, чтобы разуться, и в этот момент его взгляд упал на темный угол под табуреткой. Там лежал носок. Чужой. Такого фасона и расцветки у него никогда не было. Аккуратный, почти новый, он казался кричащим свидетельством чего-то чужеродного, незваного. В сенях в ту же секунду что-то грохнуло. Льва будто подбросило на месте: он выскочил из комнаты босиком. Тот, кто сидел в засаде, даже не попытался прикрыть за собой дверь, Лев лишь мельком увидел мелькание темного пуховика. Так обычно убегал их кот, когда нашалит. Но тут убегал человек, в этом не было никаких сомнений.
— Стой! — закричал Лев, не чувствуя ледяного пола под босыми ногами. Он настиг беглеца у калитки, когда тот с перекошенным от страха лицом пытался отодвинуть засов. Лев схватил его за капюшон, и в темноте успел разглядеть молодое лицо и аккуратные усики. Капюшон остался в его руках, а незнакомец, словно черт, исчез в ночи. Тело Льва била крупная дрожь, будто в сильнейшем жару.
В дом он не вошел, а ворвался, словно раненый медведь, и сразу наткнулся на взгляд Людмилы. Она стояла посреди комнаты с кочергой в руках, и взгляд ее был звериным. — Только тронь, пригвозжу на месте, — прошипела она. Растрепанная, в наскоро наброшенном халате, она была озлоблена не меньше его.
— Это кто был? Ты тут без меня гостей принимаешь?..
— А ты без меня? Откуда мне знать, чем ты в своих поездках занимаешься, все эти годы в разъездах…
— Да я… я и подумать не смел ни о чем…
— А я думала… Опостылело мне все, не знала уже, как намекнуть тебе… надоели твои потные рубашки, надоело ждать…
Лев еще долго говорил, выплескивая накопившуюся боль и гнев, но вскоре слова иссякли, а в горле застрял комок ледяной ненависти. Он вспомнил, как изменилась Людмила за последний год. Да и раньше-то жили они без особой радости, скорее, по привычке.
Спать он лег в зале, на жестком диване, хотя все внутри рвалось прочь из этого дома. Сознание отказывалось принимать случившееся. И вдруг, как вспышка, перед ним возникло лицо попутчицы, ее ясные глаза, показавшиеся ему в тот миг зелеными. «Это все она накаркала, это ее пророчество… Зачем я ее вообще подобрал?» Он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку: ему не хотелось верить в вину жены, чтобы виноват был кто угодно, только не она. Это было наивно, ведь он все видел собственными глазами, но сердце отказывалось верить.
На следующее утро тяжесть на душе не исчезла, а лишь сгустилась.
— Это что за гость вчера через забор перемахнул? Хотел с ним познакомиться, да только капюшон его в сугробе и остался. Только не говори, что он к тебе за советом заходил, — Лев, с тяжелой от бессонной ночи головой, пытался поймать взгляд жены, которая с подчеркнутым спокойствием ставила на стол чайник.
— И давно это у вас заведено?
***
Людмила продолжала молчать, но под маской внешнего равновесия угадывалась внутренняя буря. Лев женился на ней, уже имея за плечами неудачный брак. Тогда, в молодости, он был уверен, что знает свою избранницу как облупленную. А хватило их друг на друга всего на три года. Хорошо, что дочка осталась, она была его главным светом. На Людмиле он женился, когда ему было уже под тридцать, считая, что теперь-то все взвешено и обдуманно. Вместе они подняли ее сына от первого брака; Кирилл поступил в институт, и Лев искренне гордился парнем. Но стоило Кириллу уехать (а прошло с тех пор уже полгода), как что-то в Людмиле надломилось, и Лев понял это только сейчас, в эту самую минуту. Сомнения, конечно, были, но он их упрямо гнал прочь, желая верить в прочность своего тыла.
— Ну так кто он? Скажешь наконец?
— А тебе что, подробности нужны? Может, паспортные данные его записать? И вообще, ты должен был сегодня приехать…
— Так, выходит, я виноват, что домой к себе вернулся не по расписанию?
Людмила поняла, что перегнула палку, и, пытаясь сгладить острые углы, достала из шкафа вторую чашку. — Лев, я не буду перед тобой оправдываться и вину свою вымаливать. Ты что, слепой? Неужели не видишь, что мы уже давно просто соседи под одной крышей. Спасибо тебе, конечно, огромное, что забрал нас с Кириллом из общежития в этот твой дом, спасибо, что зарплату всю до копейки приносил, что к моему сыну относился как к родному… Я все это ценила, честно. Но, видно, всему свое время. И раз уж так вышло, значит, так тому и быть.
— Людмила, скажи прямо, чего тебе не хватало? Чего я недодал?
— Лев, всего хватало, — голос ее дрогнул, в нем послышались нотки искренней боли, — но мы с тобой слишком разные. Ну не могу я больше, душа моя к другому потянулась, к родственной.
— И тело, судя по всему, тоже, — с горькой усмешкой закончил он. — Значит, все? Решила уйти?
— Ухожу.
Лев, обескураженный этим стремительным обвалом привычного мира, то вскакивал, то снова садился на стул. От одной мысли, что в его дом, построенный еще отцом и дедом, с такими надеждами и любовью, кто-то чужой входил так нагло и бесцеремонно, — от этой мысли все внутри закипало и сжималось в тугой, болезненный узел. Дико было желание узнать, кто же этот прыткий ухажер, осмелившийся переступить порог его крепости.
— Ну, скажи хоть, на кого променяла? Хочу знать.
— Да не было никакой меновки, не на базаре мы с тобой. Близок он мне, понимаешь? По духу, по мыслям. И я ничего не могу с этим поделать. А то, что в дом его пускала… тут да, виновата, тут мне нечего оправдываться.
— Ясно. Бери, что твое, уезжай… только этого своего… чтобы духу его тут больше не было.
— Не будет, Лев, обещаю, — и Людмила даже лицом просветлела, услышав его слова, будто с нее свалили тяжелый груз.
— А Кирилл пусть приезжает, когда захочет. Десять лет все-таки я его за сына считал.
— Хорошо, Лев, — тихо, почти виновато, ответила она.
***
Уехала Людмила через неделю. Лев попросил коллегу с грузовиком помочь перевезти ее вещи. Временно она остановилась у матери. Лев не знал и не пытался выяснять, собирается ли она строить жизнь с тем, усатым, или будет одна. Но через месяц все прояснилось само собой: тот самый, невысокий и худощавый инженер из строительной конторы, сделал ей предложение. Ничем особо не примечательный, но вот выбрала она именно его.
Лев продолжал возить лес, возвращаясь в пустой, оглохший дом. Спасибо его матери и брату — они заходили, наводили порядок, кормили его нехитрое хозяйство: пса по кличке Барбос и вечно снующего под ногами кота.
Дорога стала его единственным утешением. Она отвлекала от горьких дум. И он заметил, что всякий раз, приближаясь к той самой развилке, где почти два месяца назад подобрал Веронику, невольно вспоминал их поездку. Не мог он отогнать от себя мысль, что та случайная попутчица, будто ясновидящая, предсказала его судьбу.
В одно субботнее утро, когда выпал редкий выходной, Лев сел в свою машину и поехал в село Зеленое. Он даже отчество ее запомнил — Валерьевна. Остановился у местного магазинчика, спросил у пожилой женщины, присевшей на лавочке, где живет Вероника Валерьевна. Бабушка с нескрываемым любопытством оглядела его с ног до головы.
— А ты кто будешь, милок? Откель приехал?
— Так, просто знакомый. Из райцентра я.
Пожилая женщина даже привстала, чтобы разглядеть его получше. — Вероника Валерьевна — это я. Только лицо твое мне что-то не знакомо, мил человек.
Лев сдержал улыбку. — Нет, бабушка, я не вас ищу. Должна быть еще одна, лет тридцати пяти-сорока. Сын у нее, кажется, учится где-то…
— А-аа, так это наша Веронька! Она у фермера нашего работает, в конторе. Живет она вон там, — женщина подробно, с пристрастием, объяснила маршрут.
— Ну, спасибо вам огромное, здоровья вам!
— И тебе, сынок, доброго здоровьица, — проводила она его задумчивым взглядом. — Может, нашей Вероне счастье привалило, — прошептала она ему вслед. — Лицо хорошее, открытое.
Вероника расчищала снег у ворот своего аккуратного домика. В простой вязаной шапке, из-под которой выбивались пряди волос, в старой рабочей куртке, она была совсем не похожа на ту женщину в дорогой шубе. Лев не сразу признал в ней свою попутчицу. И только когда она подняла на него глаза — сомнений не осталось.
Она узнала его мгновенно, и в глазах ее мелькнул испуг. — Вы? Как вы здесь оказались? Как нашли-то?
— В кабине на «ты» переходила, а тут вдруг на «вы»… Здравствуй, попутчица.
— Здравствуйте, Лев.
— Ишь, имя помнит, — усмехнулся он.
— Что же вас ко мне привело? — спросила она, сжимая ручку лопаты так, что кости на пальцах побелели.
Лев стоял, расстегнув куртку, не чувствуя мороза, его взгляд упал на инструмент в ее руках. — Что это за лопата у тебя? Совсем неудобная, разве так снег чистить?
— Я привыкла.
— Дай-ка сюда, — он почти выхватил лопату из ее рук и с молодецким азартом принялся за работу. — Не инструмент, а мучение. Другую надо заводить.
— Да скажите же наконец, что случилось? — чуть не плача, выдохнула Вероника.
Лев выпрямился во весь свой богатырский рост. — Вот скажи мне, Вероника Валерьевна, откуда ты знала про мою жену?
— Что знала?
— Ну, что есть у нее кто-то на стороне. Может, видела их вместе в райцентре?
— Да не знала я ничего, ей-богу! Я же тогда прощения просила, что наговорила сгоряча. И в жизни вашей жены не видела. Виновата, знаю, обидела вас… и не навязывалась я вам. Так что поезжайте с Богом, да живите в миру и согласии.
— Да какому уж тут согласию, — горько усмехнулся он. — Сбылись твои слова, будто сглазила.
— Ой, не говорите так, еще горше стало, — Вероника опустилась на заснеженную скамейку у калитки. — Чем я могу вам помочь?
— Да ничем. Поезд уже ушел. Вот только понять не могу: чего вам, женщинам, надо, когда вроде бы все есть?
— Я про других не знаю, я про себя скажу: было бы для меня счастьем мужа на работу провожать, а потом вечером ждать, сердцем тревожась, потому что скучать буду. Даже на один денек — и то скучать. Если человек дорог, то все мысли о нем, все ожидание — это и есть любовь. И чтобы он отвечал тем же. Только разве часто такое встретишь?
— Вот и я так хочу. А Людмила — нет.
— Так может, вернется? Помиритесь? Вы не отступайте, если тянется к ней душа. Вы же вон какой, пригожий, настоящий, семейный…
— Поздно. Машину можно починить, а доверие — не всегда.
— А ты бы смогла? Ждать и не смотреть по сторонам?
— А я и так всю жизнь жду, верю, что и на моей улице когда-нибудь праздник будет.
— И меня бы ждала?
Вероника резко встала, забрала у него лопату. — Нет, Лев, тебя ждать не буду, не буду сердце свое женское томить напрасно. Сгоряча ты это сказал, прямо как я тогда про твою супругу. Выходит, я сама тебя спровоцировала? Нет, не хочу таких отношений. Уезжайте, налаживайте свою жизнь. А ко мне больше не приезжайте, не смущайте покой, чтобы люди лишнего не подумали. — Она посмотрела на лопату, повертела ее в руках. — А лопату я и сама заменю, обязательно заменю.
— Ну, ладно, не кипятись, я просто так спросил, — Лев отступил на шаг. — Думаешь, легко осознать, что ты стал не нужен? Все годы был нужен, а тут раз — и все кончено. Вот и мучаюсь, пытаюсь докопаться до сути.
— Понимаю вас, — тихо сказала она. — Сама дважды ошибалась, каждый раз думала, что это навсегда. — Вероника повернулась и пошла к калитке, показывая, что разговор окончен. — Поговорите с ней, с женой, может, еще не все потеряно, — бросила она ему через плечо, прежде чем закрыть калитку.
***
В дом она вошла, как в тумане, встревоженная и расстроенная еще больше, чем после их первой встречи. Его появление было как гром среди ясного неба. Сначала она испугалась, потом удивилась. Не может же человек из чистого любопытства проехать два десятка километров, чтобы задать пару вопросов. Значит, действительно, изводится этот молчаливый водитель, пронзенный ее неосторожными словами. «Кому-то счастье в руки дается, а они им швыряются, — с горечью подумала она, — а мне, видно, одной век коротать». Она вздохнула, выглянула в окно, убедилась, что он уехал, и снова вышла, принявшись за бесконечный снег. «Да и не одна я вовсе, сынок у меня подрастает, мы и так справимся».
Лев не последовал ее совету, не стал больше пытаться говорить с Людмилой. Он понимал, что все уже сказано, все решено. Она не передумала, да и у него самого после случившегося душа к ней не лежала.
Морозным утром он снова вел свой лесовоз, а рядом, на месте Павла Евгеньевича, сидел другой мастер. — Что-то ты, Лев, последнее время будто в себя ушел, все молчишь, — заметил попутчик. — Может, дома что приключилось?
— Да с женой разошлись.
— Да неужто? А по какой такой причине?
— Сам до конца не пойму. Бабушка моя, царство ей небесное, говаривала: «насильно мил не будешь». Не помню, к кому она это тогда, а теперь вот про меня вышло. Ничего уж не поделаешь, раз решила, пусть живет, как хочет.
— Ладно, не буду в душу лезть, ты только духом не падай, все наладится, может, еще встретится тебе та, что сердце отогреет.
— Попутчицу мою помнишь? Вероникой зовут, мы ее в тот сильный мороз подобрали.
— А-аа, помню, вроде из дальних деревень. Ну, и что с ней?
Лев помолчал, глядя на убегающую вперед ленту дороги. Потом, сбивчиво, рассказал все: и про ее странные слова, и про ту роковую ночь, и про уход жены, и про свою поездку к этой женщине.
— Ну, ты и упрямец, — покачал головой мастер. — Я ее, попутчицу-то, не очень запомнил, но врезалось в память, что женщина приятная, спокойная, простая и, чувствовалось, душевная. Она, наверное, сама переживает, что тот разговор затеяла, не подумав. Должно быть, ты ей с первой минуты приглянулся; знала, что больше не увидитесь, вот и выложила все, как на духу.
— А вышло, что увиделись. Я-таки нашел ее. А она меня чуть ли не в шею. Вернее, не то чтобы… посоветовала с женой мириться.
— Слушай, Лев, ты же человек бывалый, неужели не понимаешь? Ты свалился на нее как снег на голову. Что она должна была тебе ответить? «Давай, мол, сразу жить вместе»? Эх, нет, тут время нужно, чтобы доверие вернуть. — Попутчик посмотрел в окно, где мелькали заснеженные ели. — А вообще, редко такое бывает, чтобы тебе с первых минут вот так, напрямую, душу открыли. Не для лести, а по зову сердца, по-настоящему.
— Да не открывала она мне душу-то, — пробормотал Лев.
— У женщин, брат, иной раз совсем другие слова значат: вроде бы не про любовь, а на самом деле — именно про нее. — Мастер указал вперед. — Тормози, Лев, я тут. Спасибо за компанию.
— Это тебе спасибо, поговорил с тобой, вроде легче стало. У тебя взгляд трезвый, а родные все жалеют меня, а от их жалости еще больней.
— Держись, Лев! Все образуется! — попутчик крепко пожал ему руку и вышел.
Тем временем, в селе Зеленом жизнь текла своим чередом.
— Верка, ты дома? — в кухню без стука вошла ее давняя подруга, Марина. Дверь, как всегда, была не заперта.
— Здесь я, в горнице, пол мою, проходи, раздевайся.
Марина скинула пальто и устроилась на стуле. — Заметила я, что ты в последнее время какая-то не такая. То в облаках витаешь, то задумчивая совсем.
Вероника развела руками, пытаясь улыбнуться: — С чего это ты взяла? Все у нас как всегда, ровно и спокойно.
— Может, познакомилась с кем? Признавайся!
— Да брось ты, смешная. У нас тут каждый на виду. Не с кем мне знакомиться, да и не до того.
— Взгляд у тебя, Вер, другой, светлый какой-то… А тут твоя тезка, бабушка Вера, сказывала, что спрашивал тебя какой-то мужчина, видный такой, лет твоих, может, чуть постарше.
— Ага, сам министр с проверкой приезжал, — фыркнула Вероника. — А если без шуток, так это тот самый водитель, что подвез меня тогда в стужу. Помнишь, я рассказывала?
— Да ну! Нашла кого вспоминать, женатого!
— Говорит, что разводится. Спрашивал, откуда я про его жену все знала. А я и не знала ничего. Ругаю себя до сих пор, что язык распустила.
— Погоди, стой. Значит, он к тебе специально приехал, а причину для визита нашел, как у дурачка. Он на тебя посмотреть приехал, дурень! Неужели не дошло?
— Да с самой первой секунды все дошло. Хороший он, надежный, с таким как за каменной стеной. И по чужим окнам заглядываться не станет, всегда будет торопиться домой…
— Ну так и в чем же дело? Встретила бы его, нашла бы повод, попросила помочь с чем… Верка, да ты как девочка несмышленая, будто и не была замужем ни разу.
— Не знаю, что и делать. Думаю о нем, а сделать шаг не решаюсь. Да и не приедет он больше, наверное.
— А вдруг это он и есть, твой суженый-ряженый? Мы в молодости думаем, что вот он, единственный, а жизнь-то показывает, что по-настоящему-то он приходит иногда, когда тебе уже за… Ну, ты понимаешь. Может, и у тебя такая история.
— Это я еще в его кабине, в тот морозный день, все поняла, — призналась Вероника, опуская глаза. — Да только не те слова нашла. Пришлось ему про свою жизнь неудавшуюся рассказывать, потом его жалеть, а потом ляпнуть, что такого, как он, каждый день у окошка ждала бы…
— Так найди его! Ты же знаешь, где он живет!
— Нет, не могу. Один раз уже он подумал, что я навязываюсь.
— Хоть узнай о нем побольше, хоть поговори еще раз!
— Не могу. И хватит об этом.
— Ладно, Вер, совет мой тебе известен, а решать тебе, — Марина поднялась, чтобы уходить. — Вот потому-то ты и другая. Сердцем чует, что твой человек рядом, вот и светишься изнутри.
***
Зима в Сибири не спешила сдавать свои позиции. То трещали крепкие, звонкие морозы, то завывали метели, заметая дороги, то вдруг наступала короткая оттепель, обманчивая и хрупкая.
И каждый раз, проезжая то самое место, где он впервые увидел Веронику, Лев невольно вспоминал их встречи. Всего две встречи. И обе — скомканные, странные, оставившие после себя осадок неловкости и недосказанности… и все равно он вспоминал и ловил себя на мысли, что вот сейчас, за этим поворотом, он снова увидит ее знакомый силуэт, остановится, и она, уже без той громоздкой шубы, легко заберется в кабину. Нет, все было бы иначе, он бы помог ей, и разговор их потек бы легко и свободно, потому что ему было что ей сказать — этой удивительной попутчице с прозорливым сердцем.
Автостанция в райцентре была маленькой и по-провинциальному уютной. Одноэтажное здание из стекла и бетона, когда-то бывшее предметом гордости, теперь скромно ютилось среди более современных построек, оставаясь пристанищем для пассажиров в непогоду.
Лев провожал дочь на автобус, уходивший в город. — Приезжай чаще, не забывай, мы все по тебе скучаем, — говорил он, а девушка кивала, обняла его на прощание и легко взбежала по ступенькам в салон, помахав рукой в окошко.
Он остался стоять на перроне, в легкой куртке, и вдруг поежился не от холода. Его взгляд упал на женскую фигуру, ожидавшую автобус в противоположном направлении — в село Зеленое. То ли пуховик на ней был, то ли пальто, но что-то безусловно знакомое было в ее осанке, в том, как она держала голову.
— До Зеленого? — тихо спросил он, подходя сзади.
— Да, — она обернулась мгновенно, еще не видя его, решив, что это кто-то из односельчан. — До Зеленого, — повторила она уже удивленно, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Здравствуй, попутчица, — сказал он, и в голосе его была неподдельная, глубокая радость, будто он нашел нечто очень ценное, что давно считал утраченным.
— И тебе здравствуй, Лев, — она смущенно поправила шапку, пытаясь убрать выбившиеся пряди волос. — Я приезжала за продуктами, тут выбор побольше, да и цены получше.
— А я дочку провожал, в город она уехала.
— А мой Димка на прошлой неделе вернулся, сессию сдал, теперь дома.
— Ну, раз так, то давай я тебя подвезу. Ради такого случая.
— Ой, не надо, Лев, я уж билет купила, автобус скоро должен подойти.
— Да брось ты этот билет, — он, не слушая возражений, взял ее нехитрую сумку. — Поедем со мной.
Молча тронулись с места. Дорога бежала навстречу, а в кабине царило напряженное молчание.
— Чего притихла? В первую нашу поездку говорила без умолку, — наконец нарушил тишину Лев.
— Так то первая встреча была, я тогда отчаянная была, с перепугу, что ли.
— А сейчас чего боишься? Лопату, которой снег расчищаешь, более удобную завела?
— Нет, все недосуг.
— Ну а мать когда перевозить собралась? Ты же все хотела ее из глухомани забрать.
— Думаю, весной, как только земля оттает. Только ее еще уговорить надо, это самое сложное.
— Как договоришься, я тебе машину найду, помогу с переездом.
— Спасибо, Лев, не хочу я быть тебе обязанной.
— Со своих не взыщешь, — улыбнулся он.
— Со своих? — переспросила она, и сердце ее замерло в ожидании.
— Ну да. Ты ведь своя. Во-первых, землячка, во-вторых, третья встреча у нас с тобой, это уже традиция. — Он посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала то, чего боялась и на что надеялась одновременно. — Поедешь со мной дальше?
— «Дальше» — это куда? — прошептала она.
— По жизни дальше. — Он улыбнулся своей редкой, светлой улыбкой. — Ну, это я так, образно выразился. Но пообщаться нам надо, серьезно поговорить. Как думаешь?
— Пообщаемся, — кивнула она, и по лицу ее разлилось румянец. — Только лопату сначала почини, а то черенок треснул, совсем работать неудобно.
— Будет сделано. А ты пока чай поставь, а то надоело мне одному его пить. С тобой хочу.
— Вот сначала пообедаем вместе, чайку горячего попьем, а потом уж за лопату возьмешься.
— Согласен, хозяюшка. Меня такой расклад вполне устраивает.
И они говорили всю дорогу до самого села. Говорили легко, без принуждения, и слова сами находились, и казалось, что понимают они друг друга с полуслова, будто знали всю жизнь.
***
Весной, когда земля, наконец, освободилась от снежных оков, они перевезли мать Вероники, и старушка осталась доживать свой век в добротном доме дочери. А сама Вероника переехала к Льву в райцентр. Они купили новую мебель, вместе планировали, где поставить новую баню, которую Лев мечтал построить своими руками к следующему лету. Дом, долгое время бывший просто местом для ночлега, снова наполнился жизнью, смехом и теплом. Дочь Льва, сын Вероники и Кирилл, который с благодарностью продолжал звать Льва отцом, часто приезжали в гости, и тогда за большим столом не было свободных мест, а в воздухе витал аромат свежей выпечки и ядреного чая из самовара.
Под осень Вероника обрадовала мужа известием, что ждет ребенка. О своем, общем малыше они говорили давно, и обещали друг другу, что он родится в самой любящей семье на свете.
А зимними вечерами, когда Лев задерживался на работе, Вероника частенько присаживалась к окну, считая минуты до его возвращения. И когда в дверях появлялась его широкая, надежная фигура, она подходила к нему, и он, сметая с себя колкий снег, обнимал ее и тихо спрашивал: «Ждала, Веруня?» А она, прижимаясь к его груди, шептала в ответ: «Ждала, Левушка. И всегда буду ждать, ведь я твоя попутчица теперь на всю оставшуюся жизнь, до самого конца нашего долгого и счастливого пути». И за окном, в темноте, тихо кружились снежинки, словно благословляя их тихое, прочное счастье, такое же вечное, как и сама сибирская зима.
