Две тысячи первый год встречал городок промозглой слякотью и низкими облаками, нависавшими над крышами одноэтажных домов. В одной из таких старых, но уютных обителей, в комнате, где пахло лекарствами и печалью, у кровати сидела Лика. Она смотрела на исхудавшее лицо матери и с бессильной яростью сжимала платок в руках, не позволяя слезам прорваться наружу. Казалось, сама атмосфера впитывала в себя горечь предстоящей разлуки.
— Ликуша, не надо, родная. Не плачь, — голос женщины был тихим, но удивительно твердым. — Всякому сроку свое время. Видно, на роду мне было написано недолго пройти по этой земле. А ты… ты остаешься в самых надежных руках. Виктор у тебя — золотой человек. Такая опора, такая надежность. Жаль, в мои годы такого не встретила. У вас все будет: и детский смех в этих стенах, и радость, и жизнь новая зацветет. А ты обо мне… ты обо мне без слез вспоминай. Просто помяни в родительский день, да на могилке моей посади цветов. Петунии там, или бархатцы. Я их всегда любила.
— Хорошо, мамочка, — прошептала Лика, и на этом слове ее воля иссякла. Горькие, соленые капли покатились по щекам, падая на сцепленные пальцы. — Все будет, как ты скажешь.
Виктор сменил ее глубоко за полночь, опустившись на стул рядом с ложем женщины, которая за годы стала ему второй матерью. Он сидел в тишине, слушая ее прерывистое дыхание, а под утро, около четырех, тихо вошел в спальню к жене, коснулся ее плеча и сказал едва слышно:
— Пора…
Прощание было тихим и печальным. Они похоронили мать, собрали немногочисленных родственников и соседей на поминки, и за столом едва ли не каждый второй, выражая соболезнования, с недоумением спрашивал: «А где же Яна? Где младшая?»
Что могла ответить Лика? Откуда ей было знать, где сейчас та, что пять лет назад уехала в столицу и с тех пор лишь изредка напоминала о себе безликими поздравительными телеграммами, пришедшими из московского почтамта? Ни строчки с обратным адресом, ни номера телефона — лишь открытки, как весточки с другой планеты.
Яна с юности была ветрена и легкомысленна. После того как ее отчислили из института, в который мать вложила последние сбережения и недополученные отпуска, между ними грянула ссора. Громкая, резкая. Младшая дочь, хлопнув дверью, ушла к подруге, а через месяц вернулась за вещами и бросила, сверкая глазами: «Уезжаю в Москву! Там другая жизнь, там деньги, там все иначе!» Иначе, чем в этом забытом богом уголке на окраине города, где автобус ходил по расписанию, известному лишь ему самому, и где каждый день приходилось выслушивать мамины упреки и тревоги.
Лика же, преподававшая биологию в местной школе, осталась с матерью. Она не могла даже помыслить оставить ее одну, особенно после того тяжелого удара, который нанес уход отца, разом опустошивший когда-то шумный и полный жизни дом.
Спустя год после отъезда Янки судьба свела Лику с Виктором, прорабом, руководившим капитальным ремонтом в ее школе. Их знакомство переросло в нежную привязанность, а затем он, застенчиво опустившись на одно колено, предложил ей разделить с ним жизнь и переехать в его скромную однушку, доставшуюся ему как сироте. Но когда Лидия Никитична услышала об этом, ее глаза округлились от изумления.
— Боже мой, детки, да вы с ума сошли! Какая одна комната? У меня здесь просторно, три комнаты! А когда дети появятся, куда вы их денете? В какой угол кроватку поставите? И что значит — жить отдельно? Я одна здесь с ума сойду от тоски! Нет, умоляю, оставайтесь здесь. А свою квартиру, Витя, ты сможешь сдать.
Так и решили. Сыграли скромную, почти домашнюю свадьбу, Виктор перевез свои нехитрые пожитки в дом тещи, а она вскоре начала откармливать его блинами с творогом и пышными пирогами с капустой, называя не иначе как сынком.
Но спустя два года на область обрушилось невиданное за всю историю наблюдений наводнение. Вода, придравшись к старости строения, нанесла дому серьезный урон: испорчены были полы, стены, пришла в негодность мебель и бытовая техника.
Семья оказалась на распутье, не зная, где раздобыть значительную сумму. И тогда Виктор принял решение, которое казалось ему единственно верным: он выставил на продажу свою квартиру. Покупатель нашелся почти мгновенно. Вырученные средства вложили в ремонт, хватило и на новую обстановку. Теща смотрела на зятя с безграничной благодарностью. А потом ее здоровье, и без того пошатнувшееся, стало стремительно ухудшаться…
Виктор трудился на износ, беря сверхурочные на стройках, чтобы покупать дорогостоящие лекарства, ведь на скромную учительскую зарплату Лики рассчитывать не приходилось. И вот однажды Лидия Никитична, еще сохранявшая ясность ума и способность передвигаться, отправилась к нотариусу и оформила завещание, согласно которому дом переходил в равных долях старшей дочери и ее мужу.
— Мама, ну зачем это? — недоумевали супруги, когда она вернулась домой с сияющими от торжественной тайны глазами.
— Я так решила, и это мое последнее волеизъявление! — отрезала она. — Вы были рядом, когда было трудно. Ты, Витя, свою крышу над головой продал и в этот дом вложил. Ты, Ликуша, ни на шаг от меня не отходила… А Янка… Ей нет до меня дела. С чего бы я должна оставлять ей что-то? Может, у нее там, в столице, свои хоромы. Мы ведь не знаем… А спросить-то и не у кого.
***
Прошел год с тех пор, как мамы не стало. Лика и Виктор вступили в наследство, оформив дом в совместную собственность. Лика была на сносях, они с нетерпением ждали появления на свет дочурки, обустраивали для нее комнату, раскрашивая стены в солнечно-желтые и нежно-розовые тона, и казалось, что жизнь потихоньку налаживается, заливая раны светом надежды. И в этот момент на пороге, словно призрак из прошлого, возникла Яна.
Она вошла, наполнив прихожую густым шлейфом дорогого парфюма. В ушах ее поблескивали изящные серьги, а в руке она сжимала тонкий сотовый телефон такой модели, о которой здесь и не слышали.
— Привет, мои дорогие! Встречайте гостью из столицы!
— Это… твоя сестра? — не сразу сообразил Виктор, поворачиваясь к бледной как полотно Лике.
— Да, я самая, — звонко ответила за нее гостья. — А ты, выходит, тот самый зять, что при жилье оказался?
— Помолчи лучше, — выдавила Лика, и в ее голосе прозвучала не педагогическая строгость, а холодная сталь. — Совести у тебя совсем нет.
— Фу, как была занудой, так и не изменилась. Ладно, с зятем еще успею по-соседски поболтать. А мама где?
— Мама? — Лика не могла поверить своим ушам. — Ты о маме вспомнила?
— Я о ней никогда не забывала! — с вызовом парировала Яна. — День рождения, Новый год, Восьмое марта — я всегда присылала поздравительные телеграммы!
— У тебя совершенно нет стыда. Ты не приезжала, не звонила… Ты даже адреса не оставила, чтобы мы могли тебе написать…
— Адреса не оставляла, чтобы вы ко мне в гости не нагрянули! Я у Жорика жила, а он человек серьезный, мог в любой момент появиться. Прикинь, если бы вы приехали? Сестренка, ну не дуйся, я же давала о себе знать, вы знали, что я жива-здорова. Так где мать?
— Напротив старого пионерского лагеря.
— А что там? — нахмурилась Яна, мысленно перебирая окрестные места.
— Не мучай себя воспоминаниями. Там новое кладбище…
— Постой… Ты хочешь сказать, что… О, нет… Мама умерла?
— Да. Год назад. И я бы сообщила тебе, но не было адреса, увы, — развела руками Лика, и в этом жесте была вся безмерная усталость от горя.
— Мамочка… мама… — Яна, словно подкошенная, опустилась на пол и закрыла лицо руками. — Я не знала… Я не думала, что она так рано уйдет… Она же совсем молодая была, всего пятьдесят пять…
— Рада, что ты помнишь, сколько ей было лет. Но она тяжело болела, и мы с Виктором были рядом. Яна, я могу показать тебе, где она покоится.
— Да, да, отвезите меня к ней, пожалуйста.
Они усадили молчаливую гостью в свою старенькую «девятку» и повезли к ухоженной могилке на окраине погоста. У входа Яна купила скромный букет и попросила оставить ее наедине, чтобы попросить у матери прощения за все.
На обратном пути, сидя на заднем сиденье, Лика спросила:
— Надолго к нам?
— Не знаю. Теперь, наверное, придется задержаться.
— Зачем?
— Как зачем? А дом делить? Понимаешь, как мне трудно без собственного автомобиля? Я с продажи своей доли могла бы приличную машину купить. А Жорик — жмот редкостный, квартиру снимает, вещи мне покупает, а на жизнь — копейки. А я хочу машину!
— А с чего ты взяла, что у тебя есть доля в этом доме? — тихо, но отчетливо произнесла Лика, выходя из машины у родного крыльца.
— С чего? — Яна замерла с широко раскрытыми глазами. — У мамы было две дочери! Значит, и делить мы с тобой должны все поровну!
— Но завещание было составлено на меня и на Виктора. Теперь мы — владельцы этого дома.
— С какой это стати? Вы с ума посходили? — взвизгнула Яна, ее лицо исказила гримаса гнева.
— Мы? — горько усмехнулась Лика. — Нет, это ты совсем стыд потеряла. Уехала, телеграммки свои холодные присылала, а мы с матерью все эти годы были рядом. Виктор после наводнения свою квартиру продал, чтобы дом отремонтировать, когда мама заболела, мы за ней ухаживали, мыли, подгузники меняли, с ложечки кормили. А где была ты? В теплой постели у своего Жорика?
— Но я не знала!!!
— А могла бы знать, если бы у нас был твой адрес!
Ссора затянулась до вечера. В конце концов, Яна, схватив свой дорогой чемодан, уехала в местную гостиницу. Лика так и не поняла, зачем та вернулась после стольких лет молчания, но и расспрашивать уже не хотелось. На прощание сестра бросила, что будет судиться.
И она сдержала слово. Исковое заявление легло на стол судье. На первое заседание Лика не попала — она рожала в тот день маленькую Иринку. Виктор пошел один. Но на втором слушании Лика сумела представить все документы: завещание, заверенное в полной ясности ума, справки об уходе, заключения врачей. Виктор предоставил целую папку чеков на строительные материалы, новую мебель и технику, а также на лекарства, которые он чудом сохранил. Лежали в деле и те самые телеграммы от Янки — сухие, безличные, как чужие птицы.
— В удовлетворении исковых требований отказать… — прозвучал твердый удар молоточка, и взбешенная Яна с криком бросилась на сестру. Виктор вовремя оттащил ее.
— Вы отняли у меня все! Вы… вы! Ладно он, он чужой! Но ты… ты моя родная сестра! Как ты могла оставить меня ни с чем? — захлебывалась она в истерике.
— Так захотела мама, — холодно ответила Лика, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Я проклинаю тебя! Слышишь! Проклинаю! Я со свету тебя сживу, жизни тебе не будет! Ненавижу!
После суда Лика долго не могла прийти в себя. На нервной почве у нее пропало молоко, маленькая Иринка чувствовала материнскую тревогу и беспрестанно плакала. А потом… начали происходить вещи, которые заставили Лику поверить в то, во что она никогда не верила. Она поверила в силу злого слова.
Иринке был год, когда Лика стала ощущать странные, изматывающие недомогания. Все тело ломило, будто после тяжелой работы, голова раскалывалась от мигреней, а по малейшему поводу накатывали приступы раздражительности. Врачи разводили руками — анализы в норме, обследования показывали, что организм полностью здоров. Но Лика сомневалась. Как это может быть нормой — такие приступы боли?
Подруги шепотом советовали сходить в храм, исповедаться, причаститься, поставить свечи о здравии. Лика последовала совету и действительно почувствовала некоторое облегчение после служб. Но по ночам ее по-прежнему мучили головные боли, а ноги и руки выкручивало так, что хотелось кричать. Виктор переживал, но ничем не мог помочь. Даже светила областной медицины вынесли вердикт: пациентка соматически здорова.
Два года она терпела, а потом, исхудавшая и осунувшаяся, начала обходить знахарок. Она ушла с работы, бросила школу, не в силах выдержать целый день уроков. Бабки давали ей травяные сборы, заговоренную воду, читали над ней молитвы — все было тщетно.
Однажды бывшая коллега, учительница математики Людмила, отвела ее в сторону и тихо сказала:
— Поезжай к одной старушке. В глухое село, за пятьдесят километров. Говорят, она такое лечит, что врачи только диву даются. Я тебя отвезу.
Виктор остался с трехлетней дочерью, а две женщины отправились в путь по разбитым проселочным дорогам. Избушка на отшибе встретила их запахом сушеных трав и тишиной. Старуха с глазами, будто видевшими сквозь время, долго смотрела на Лику, а потом вздохнула:
— Эх, дитятко… Черная пелена тебя окутала, черная злоба изнутри точит…
— Но я никому не желаю зла, — прошептала Лика, но тут же вспомнила искаженное злобой лицо сестры. Нет, она и ей не желала худого, лишь хотела справедливости.
— А я и не про тебя. Кто-то сильную порчу на тебя навел…
— Я догадываюсь, кто. Можно ее снять?
— Порча сильная, просто так не отступит. Муж у тебя есть?
— Есть. Но при чем тут он?
— Такие темные дела близким человеком снимаются. Теперь твоя жизнь — в его руках. Слушай внимательно: ни о чем ему не рассказывай. Попроси выкопать во дворе две ямы. Одна — жизнь, другая — смерть. Ты их видеть не должна, но в уме представь и назови. Обмойся водой, в которую добавишь вот этот отвар, — она протянула Лике маленький глиняный пузырек. — Мойся над тазом, а потом пусть муж эту воду в одну из ям выльет. Та яма, куда он воду выплеснет, и решит твою судьбу. Жить тебе или умереть — теперь зависит от него. Но он не должен ничего знать, иначе все тщетно будет. И знай: если выберет яму жизни, то порча на того, кто ее наслал, вернется. Решай.
— Спасибо вам…
Лика взяла пузырек, и вся дорога домой прошла в тяжелых раздумьях. Если муж спасет ее, той же мукой будет страдать ее сестра. Жаль, но такова плата. У нее есть дочь, ради которой стоит жить. И за все в этой жизни, как оказалось, приходится платить. Она не хотела расплачиваться своим здоровьем за чужую ненависть.
— Витя, выкопай, пожалуйста, две ямы в конце участка, вдоль забора, — попросила она мужа вечером.
— Зачем? — удивился он.
— Хочу в одной компост делать. Сколько очистков пропадает зря. А перегной — лучшее удобрение.
— Ну ладно, а вторая зачем?
— Пусть будет про запас. Разве трудно?
Виктор ничего не ответил, только тяжело вздохнул и наутро взял в руки лопату.
— В середине межи выкопаю, — сказал он.
Лика мысленно решила: слева — жизнь, справа — смерть.
Когда ямы были готовы, он вошел в дом как раз в тот момент, когда жена, стоя в корыте, обмывалась лечебным отваром.
— Что ты делаешь? У нас же ванна есть! Лика, ты меня пугаешь…
— Ванну я замочила, светлые вещи Иринки отстирываю. Вот и решила здесь. Выльешь воду?
— Хорошо, — он без лишних слов взял тяжелое корыто и направился к двери.
— Только, Витя, вылей в одну из ям. Пусть земля влагу впитает, завтра туда очистки сложу.
— Как скажешь, — пожал он плечами.
Вернувшись с пустым корытом, он застал жену сидящей на стуле, бледной и недышащей.
— Витя, а в какую именно яму вылил?
— Увидишь сама, в ту, что справа.
Лика прижала к груди спящую дочь и тихо заплакала.
— Что ты? Почему плачешь? Что случилось?
— Ничего, Витя. Если что… ты воспитай нашу девочку хорошим человеком, ладно?
— О чем ты? Какие глупости! Мы тебя вылечим, обязательно!
— Знаю… я это чувствую…
Всю ночь она пролежала без сна, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Что ж, видно, такова ее судьба, ее роковая яма…
Едва забрезжил рассвет, она вышла во двор и медленно направилась к тому месту. Увидев расположение ям, она удивилась: Виктор выкопал их не вдоль забора, как она просила, а поперек. Подойдя с одной стороны, она поняла, что справа была одна яма, но стоило посмотреть с другой точки, как все менялось. Какая же из них была той, роковой? Вглядевшись, она заметила, что рядом с одной из ям из земли пробивался хрупкий росток виноградной лозы. Вот почему муж не стал копать вдоль забора — не хотел тревожить молодую лозу. Что ж, время покажет.
Она прошлась по огороду, к грядкам с клубникой, и, заметив сорняки, присела, чтобы их выполоть.
— Лика, ты чего так рано? — услышала она голос мужа.
— Проснулась, подышать вышла. Сорняки вот решила повыдергивать.
— Пошли, завтрак будем готовить. Что хочешь?
— Сырников… Сейчас к тете Маше схожу, творогу куплю.
Она вошла в дом под удивленным взглядом Виктора, взяла деньги и отправилась в магазин. Приготовив завтрак, она оглядела кухню и поняла — давно здесь не было генеральной уборки.
Проводив мужа, отвезшего Иринку в садик, Лика с неожиданным рвением принялась за работу. Она мыла окна, когда Виктор неожиданно вернулся за забытыми документами.
— Ты что это? Как самочувствие? — с тревогой в голосе спросил он, оглядывая сияющую чистотой кухню.
— Неплохо. Решила прибраться.
— Давно я тебя такой бодрой не видел. Бабка помогла!
— Сама не пойму, откуда силы взялись… Мой руки, борщ разогрею.
Лика и сама не могла понять этот прилив энергии. Может, это последний всплеск перед концом? Она слышала, что так бывает…
Но дни шли, а ей не становилось хуже. Напротив, силы прибывали, боли отступали, раздражение исчезало, словно его и не было. Через месяц, набрав гостинцев, она снова поехала к старухе.
— Угадал, значит, твой муж.
— Видимо, так. Но как? — и она рассказала про ямы и свою путаницу.
— Сердце его вело. А та яма, что справа вышла, она на восток смотрела, к свету. Спас тебя твой супруг, значит, такова твоя судьба.
— А что будет с тем, кто это навел?
— То, что пожелал. Только снять эту порчу он уже не сможет, ибо зло исходит от тех, в чьих сердцах нет места счастью… А значит, и помощи им ждать неоткуда.
Эпилог
Спустя полгода Яна снова появилась на пороге. Она была худа, как тень, а в глазах стояла неизбывная боль и усталость.
— Мне идти некуда. Осталось недолго. Прошу, помоги. Врачи разводят руками, не знают, что со мной… Жорик выгнал, жить негде…
Лика хотела было рассказать ей всю правду, но удержалась. И отказать умирающему человеку, пусть и самому виноватому в своих бедах, она не смогла, чувствуя странную, необъяснимую вину.
Яна прожила у них еще месяц. Перед самой кончиной она взяла сестру за руку и прошептала:
— Прости меня. Я заболела, потому что желала другим зла, хотела тебе навредить. Только вышло так, что все вернулось ко мне бумерангом. Так мне и надо. Никакой пользы от меня на этой земле не было. Ни мужа, ни детей, ничего я не нажила… Хорошо хоть, что тебе не навредила…
— Навредила, Яна. Очень. Но я сняла ее, потому что в моей жизни есть любовь. А она вернулась к тебе.
— Правильно… Ты все правильно сделала… У тебя есть дочь. Тебе есть для кого жить… — она закрыла глаза, и по ее исхудавшей щеке скатилась одинокая слеза. — За все в жизни надо платить. Похорони меня рядом с мамой. Хоть после смерти рядом буду.
Лика выполнила ее просьбу. А после того как сестры не стало, стала ставить в храме свечи и за ее упокоение. Вместе с Виктором они стали постоянными прихожанами, обвенчались, а через год после венчания у них родилась вторая дочь, которую назвали Варварой.
И сейчас они живут в том самом доме, который когда-то спасли любовью и верностью. По воскресеньям вся семья — Лика, Виктор, повзрослевшая Иринка и маленькая Варя — отправляются в старую церковь на холме. И когда Лика ставит тонкую восковую свечу перед ликом Спасителя, ее лицо озаряется не просто покоем, а глубокой, тихой радостью, которая сильнее любого проклятия, потому что она выстрадана и оплачена самой высокой ценой — ценой прощения и любви.
