Никто в деревне не мог с точностью сказать, откуда она взялась, эта женщина, появившаяся словно из тумана. Просто в один не особо примечательный день в доме, где когда-то доживала свой век старая и одинокая Баба Дуня, зажегся огонек, задвигались тени за запотевшими стеклами. Въехала она одна, с мальчонкой лет семи, тихая и замкнутая. Соседи, разумеется, тут же начали строить догадки: откуда, зачем и, самое главное, где отец ребенка? Пал ли на полях сражений, защищая Родину, или же был записан в ряды тех, чье имя боялись произносить вслух?
Людмила, известная на всю Александровку своей неукротимой страстью к чужим тайнам и неуемным любопытством, не выдержала и направилась прямиком в сельсовет, к председателю. Прихватив с собой в качестве веского аргумента бутыль самогона двойной очистки, она приступила к допросу с пристрастием.
— Какая еще новенькая? — отозвался председатель, прекрасно понимая, о ком речь, но не желая идти на поводу у сплетницы.
— Ну, как же! Та самая, что с мальцом. Муж-то где? Пропал без вести?
— Людмила, опять ты за свое? — вздохнул Василий Андреевич. — Мало тебе своих забот? Вечно ты свой длинный нос куда не следует суешь. — Он испытывал к этой женщине стойкую неприязнь, помня, как та разнесла по деревне нелепый слух о его собственной супруге, когда у той от нервов живот прихватило.
— Да как же не сунуть-то, Василич? Вместе жить-то будем, надо ж знать, кто рядом с тобой соседствует.
— Не в одной же хате, — буркнул председатель.
— Ну, и кто она такая? Откуда корни-то?
— Из городских, переехала. У нас ветврача нет, Наталья-то померла, вот она и будет скотину лечить.
— А муж? — не унималась Людмила. — Где ее муж?
— В Караганде. Отстань, надоела! Какое твое дело?
— Ох, Господи, какие тайны! Неужто он… того? Враг нашему строю?
— Чтоб у тебя язык отсох! — вспылил председатель. — Помер на войне, ясно? Голову сложил. А теперь марш отсюда, а то работу найду, некогда будет сплетничать.
А Эмилия в это время мыла окна в своем новом, пустом и пахнущем пылью и старостью жилище. Ее взгляд, полный неизбывной тоски, скользил по голым стенам и потрескавшимся половицам. Да, она привыкла к иной жизни, к уютной городской квартире, к блеску паркета и шепоту занавесок на ветру…
Ее супруг, Леонид Игнатьевич, был директором городского театра, и она с сыном Елисеем не знали нужды даже в самые голодные и суровые военные годы. Но это благополучие было не только заслугой мужа; сама женщина много и самоотверженно трудилась — она была блестящим ветеринаром с золотыми руками. В городе ее имя знал каждый, у кого была скотина или домашний питомец. Одно время ее даже приглашали на хороший оклад в передвижной цирк, и она днями и ночами не знала покоя, спеша на помощь тем, кто в ней нуждался. Люди были благодарны, и потому их семья никогда не бедствовала.
Но три месяца назад в их дверь постучалась соседка, Вера Петровна. Ее лицо было бледным, а глаза полными ужаса.
— Эмилочка, бегите отсюда, куда глаза глядят, — прошептала она, едва переступив порог. — Поверьте старой дуре, я не впервой такое вижу… Знаю, чем это для семей кончается…
— Какие ошибки, Вера Петровна? О чем вы? — Эмилия почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Вашего Леонида Игнатьевича забрали. Обвинение в антисоветской пропаганде.
— Какой пропаганде? Да он ни единого дурного слова… Он всегда был лоялен!
— Этого не может быть! Его подставили! — Эмилия задыхалась, в глазах потемнело. Вера Петровна, не спрашивая, принесла стакан воды.
— Знаем, родная, знаем. Но докажи это сейчас. Он директор, он и отвечать будет. А тебе с сыном надо исчезнуть, потому что за вами могут приехать в любой момент. Ты же жена, по их мнению, ты просто обязана была знать о его мыслях.
— Но куда бежать? Я верю, что все выяснится, это недоразумение!
— Выяснится… С моим братом до сих пор «разбираются» — шестнадцать лет в тайге валит лес по доносу соседа. Не жди милости, спасай сына. Коли выпутается твой супруг, он вас найдет…
— Куда же мне идти? Неужели всю оставшуюся жизнь прятаться?
— Пока поживешь у моей подруги, Ольги. Она одна, на отшибе, почти за городом. Назовешься ее племянницей, я ей записку дам, она все поймет. Через нее я буду передавать весточки.
Спустя два месяца Вера Петровна сообщила страшную новость: Леонида Игнатьевича осудили на десять лет лагерей. Все улицы указывали на него, гример и сценарист дали показания, что именно он распространял проклятые листовки. А его место теперь занял режиссер Гордеев, человек, с которым у Леонида всегда были натянутые, почти враждебные отношения.
— И что мне теперь делать? — спросила Эмилия, выплакав все слезы.
— Тебя искали, но твой муж молодец, сказал, что ты уехала в Ташкент к сестре. Пусть там ищут! У тебя и правда сестра там есть?
— Да, двоюродная, замужем вышла, живет в ауле. Найти ее будет непросто.
— Вот и хорошо. Поживи тут, а там видно будет.
***
Однажды вечером, выйдя из дому под предлогом покупки хлеба, Эмилия зашла в ателье, чтобы ушить свое некогда элегантное пальто, ставшее не по размеру. Она сильно похудела от бесконечных тревог и горьких дум. В ателье сидел мужчина, ожидая своей очереди, и между ними завязался неспешный, ни к чему не обязывающий разговор. Оказалось, что это председатель из села Александровка, Василий Андреевич. Он сетовал на нелегкую долю: местный ветврач скончалась, а нового специалиста не присылают, а тут как на грех корова стельная захворала. Эмилия, движимая профессиональным инстинктом, пообещала посмотреть животное.
На следующий день она отправилась в Александровку, затерявшуюся в тридцати километрах от города, осмотрела бедную корову и на клочке бумаги выписала рекомендации по лечению и необходимые препараты.
Но неожиданно Василий Андреевич мягко, но твердо взял ее за локоть и, глядя прямо в глаза, тихо спросил:
— Вы от кого-то прячетесь? Так? Слушайте, если это правда, я помогу.
— Я не прячусь, у меня все в порядке, — попыталась солгать она, но голос дрогнул.
— Оставьте тогда свои координаты, если понадобится помощь, я вас найду. Не безвозмездно, разумеется…
— Я не могу оставить адрес. И место работы не могу… Потому что…
— Потому что не работаете, а скрываетесь. Вот что, — он мягко подвел ее к придорожной лавочке и усадил. — Видали я в жизни разных людей, и этот испуганный, затравленный взгляд хорошо знаю… У моей двоюродной сестры был такой же, когда она пыталась оправдаться от несправедливого навета. И не пряталась, как я ни уговаривал… Пять лет лагерей, все связи порваны… Так не должно быть. Эмилия, если нужна помощь, можете на меня положиться. Расскажите, не бойтесь.
И тут что-то в ней надломилось. Эмилия расплакалась, горько и безутешно. Ей до боли захотелось выговориться, поделиться своим несчастьем, чтобы хоть один человек на свете понял и, возможно, подал совет. Она устала от постоянного страха, от жизни в тени. У нее же есть сын, о нем нужно думать! И женщина, отбросив осторожность, решила — будь что будет. Все равно этот человек не знает ни ее адреса, ни настоящей фамилии. Только имя… И она выложила ему всю свою горькую историю, временами останавливаясь, чтобы утереть слезы и смочить пересохшее горло.
Он слушал, не перебивая, а когда она замолчала, несколько минут сидел в тишине, глядя куда-то в сторону заката. Потом повернулся к ней, и его взгляд был спокоен и решителен.
— У нас в деревне есть дом, стоит пустой. Можете с сыном переехать. Школа неподалеку, в пяти верстах. Работа у вас будет.
— А если кто узнает?
— Назоветесь другой фамилией. Кто станет допытываться — скажете, что муж погиб на фронте, а вас к нам направили по распределению. И держитесь подальше от наших деревенских сплетниц, особенно от одной.
— Но я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности.
— Не будет их, если вы сами никому не проболтаетесь.
— Мне нужно подумать…
— Хорошо. Где меня найти, знаете. — Василий Андреевич поднялся с лавочки и неспешно пошел по дороге, не оглядываясь. Эмилия просидела еще почти час, обдумывая его слова, а потом побрела домой, терзаемая сомнениями. Правильно ли она поступила, доверившись незнакомцу? Не обернется ли эта доверчивость новой бедой?
Вернувшись, она услышала, как хозяйка читает вслух Елисею сказку.
Вечером, укутавшись в потертый плед за чашкой травяного чая, Эмилия рассказала Ольге о предложении председателя. Та, немного подумав, произнесла:
— Знаешь, а я слышала о нем. Говорят, мужик он правильный, своих в беде не бросает, жена у него тоже, слыла, женщиной хорошей.
— Откуда вы знаете?
— Да соседка моя покойная, Матрена, из той деревни родом была. Все рассказывала.
— Как вы думаете, стоит соглашаться?
— Не мне тебе советовать, детка. Скажу одно — прятаться всю жизнь не выйдет. Елисею нужно общение, тебе — дело. Много ли у тебя драгоценностей осталось? Что потом будешь делать? Конечно, будет вам без меня пусто, но я как-нибудь переживу. Вам жить дальше надо, свою судьбу строить…
Две недели Эмилия металась в сомнениях, но в конце концов решилась. Она пришла в сельсовет Александровки и, застыв на пороге, тихо произнесла:
— Здравствуйте, Василий Андреевич.
— И тебе не хворать, Эмилия, — он обернулся, и в его глазах мелькнуло понимание.
— Я по вашему предложению. Оно еще в силе?
— А как же! Неужели надумала?
— Надумала. Только как быть, если правда откроется?
— Говорили же. Скажи, Эмилия, устроит ли тебя фамилия Орлова?
— Мне все равно, под какой фамилией жить, лишь бы не бояться за себя и за сына.
— Вот и ладно. Через неделю документы будут готовы. Сколько мальчугану-то?
— Семь. А мне двадцать восемь.
— Молодая еще… — тихо вздохнул председатель. — В общем, забирай парнишку и переезжай. Когда сможешь?
— Думаю, завтра. Вещей у нас немного, только то, что смогли унести…
— Ничего, обживешься. Все у нас будет.
***
На следующий день Эмилия прибыла в село, крепко держа за руку сына, а в другой сжимая старый, потертый чемодан. Поселившись в небольшом, но крепком домике, на следующее утро она отправилась на ферму, где председатель представил ее односельчанам. Тут же женщины наперебой принялись расспрашивать новенькую, но та умело уходила от ответов, переводя разговор на профессиональные темы.
Через несколько дней ее прозвали нелюдимой, но все единогласно признали: новый ветврач — специалист от Бога, она спешила на помощь по первому зову, днем и ночью.
Когда председатель принес новые документы, выписанные на фамилию Орловы и с измененными датами, Эмилия впервые за долгое время вздохнула полной грудью: здесь ее никто не знал, нужно было лишь привыкнуть к сельскому быту. И дождаться мужа… Кто знает, что принесут эти десять лет…
***
Постепенно она вжилась в ритм деревенской жизни, понемногу стала налаживать контакты с соседями, но по-прежнему была сдержанна и немногословна, и в конце концов от нее отстали.
Ее поведение вызывало недоумение у местных мужчин — как может молодая, привлекательная женщина так долго носить траур? Именно так они объясняли ее нежелание заводить новые отношения, ведь со дня окончания войны прошло уже столько времени.
Степан, местный плотник, человек с добрыми глазами и золотыми руками, пытался подобраться к ее сердцу через сына — показывал мальчишке свое ремесло, учил его держать в руках инструмент, мастерил для него незамысловатые игрушки. И однажды вечером, выйдя на крыльцо подышать прохладным воздухом, Эмилия увидела его сидящим на своей же лавочке.
— Здравствуй. Что привело? Вроде бы сегодня уже виделись, — с легким удивлением произнесла она.
— А я вот в толк взять не могу, — начал Степан, поглаживая рукой отполированные временем доски. — Всем известно, что твой муж на фронте голову сложил. Так о каком другом папе мне сегодня Елисей рассказывал?
У Эмилии дрогнули пальцы. Она знала, что когда-нибудь сын может проговориться, и мысленно готовила ответ, но от этого не становилось менее страшно. Она устала от лжи, не хотела ее, но говорить правду было смертельно опасно.
— Да, мой муж погиб, — тихо сказала она. — А тот человек, о котором говорил Елисей… Он какое-то время жил с нами. Сын своего отца не помнит, я была на сносях, когда война началась, вот и называл того человека отцом.
— А имя у этого человека есть? — с горькой усмешкой спросил Степан.
— Есть. Но тебе его знать не обязательно. Мы просто разошлись, больше ничего не скажу. И то, что услышал, сохрани при себе.
— Все равно кто-нибудь да узнает, тебе лучше с сыном поговорить. Я помолчу. Но все же, Эмилия, скажи, почему ты отталкиваешь меня? Чем я тебе не угодил? Урод?
— Нет, — покачала головой женщина. Он ей нравился, его спокойная сила, его доброта. Но она любила своего мужа и ждала его. Как объяснить это Степану?
— Я тебе противен?
— Нет, — снова ответила она.
— Так в чем же дело? Дом свой имею, ремесло, без куска хлеба не сижу. Что во мне не так? Я ужом вокруг тебя вьюсь, не знаю, как угодить, а ты — словно ледяная стена. Скажи прямо, что не так?
— Все так, Степан. Просто я не готова еще к новым отношениям, мне нужно время, понятно?
— Ты уже год здесь живешь, неужели сердце не оттаяло?
— Нет, не оттаяло. Пожалуйста, Степан, перестань. И не приходи больше сюда. — Эмилия резко повернулась и зашла в дом, закрыв за собой дверь. Боже, неужели в этом селе нет других женщин, которым он мог бы уделить внимание?
Спустя месяц после этого разговора Эмилия отправилась в город и навестила Ольгу, свою спасительницу.
— Здравствуй, моя хорошая. Опять гостинцев деревенских привезла? Балуешь ты меня…
— А что мне с этим делать? Односельчане угощают, а нам с Елисеем много не надо. Вы лучше скажите, есть ли новости? Вера Петровна получала что-нибудь?
Вера Петровна была единственной, кто не побоялся поддерживать связь с осужденным. Она писала ему письма в далекую Сибирь, а ответы оставляла у Ольги, зная, что Эмилия их заберет. О жене и сыне в письмах не упоминалось, да и он не спрашивал, понимая, что каждое слово проходит через бдительный надзор цензора.
Тут Ольга как-то замялась, потупила взгляд, стараясь перевести разговор на что-то постороннее, но Эмилия уловила ее замешательство.
— В чем дело? Вы что-то скрываете от меня?
— Я просто не знаю, детка, как тебе это сказать… Вера Петровна получила известие из лагеря. Вот. — Ольга подошла к старому комоду и дрожащей рукой достала пожелтевший листок. На нем было написано казенным подчерком: «Ваш адресат скончался от воспаления легких, похоронен в общей могиле».
К листку было приколото ее последнее письмо, вернувшееся обратно с холодной резолюцией начальника лагеря.
Сжимая в руках эту бумагу, несущую вечность, Эмилия сидела в кресле и беззвучно плакала, а слезы, казалось, вымывают из души последние надежды. Домой она вернулась лишь затемно.
На следующий день ей пришлось надеть маску спокойствия и работать как ни в чем не бывало. Только вечером, оставшись наедине с гудеющей тишиной, она позволяла себе остаться наедине со своим горем. Ей снова пришлось пережить утрату, только на этот раз — окончательную и бесповоротную.
А еще через месяц она стояла у свежей могилы Веры Петровны. Как сообщила Ольга, пожилая женщина не пережила обширный инфаркт.
Эмилия уже не стала скрывать своей скорби; односельчане решили, что скончалась ее родная бабушка, и искренне жалели вдову. Даже Степан на время оставил свои настойчивые ухаживания, видя, что его любимой сейчас не до того.
Но спустя несколько месяцев он возобновил свои попытки, зазывая ее на прогулки, таская за собой Елисея то в свою мастерскую, то на реку с удочками. Уже сын начал намекать ей, что неплохо бы дяде Степану жить с ними вместе. Мальчик рано повзрослел, этот ребенок, до боли напоминавший лицом своего отца, и уже понимал, что в деревне без сильной мужской руки приходится очень туго.
— Мама, он ведь хороший, дядя Степан. И тебя любит, я это вижу.
— И я вижу, сынок… — Она нежно погладила Елисея по волосам; ему только что исполнилось девять лет.
— Мама, мы уже два года тут живем, а крыльцо совсем скривилось. Пусть дядя Степан починит, зачем отказываться?
— Пусть починит, — с легкой улыбкой согласилась Эмилия. Она видела, как ее сын привязался к этому человеку, и понимала, что нельзя всю жизнь прожить в тени прошлого. Год уже прошел с той страшной вести… Его не вернешь. Но она будет помнить его всегда, храня в самом потаенном уголке своего сердца.
Когда Степан закончил с ремонтом крыльца, он, по своему обыкновению, пригласил Эмилию прогуляться вдоль реки, к старому, полуразрушенному мосту.
— Что ж, пойдем… — тихо вздохнула она.
— Правда? — он не поверил своим ушам. — Ты правда пойдешь со мной?
— Правда. Давай прогуляемся, только ненадолго, завтра рано на ферму.
Она вернулась домой на закате, держа в руках скромный, но такой душистый букет полевых ромашек и васильков. Впервые за два долгих года она позволила мужчине бережно прикоснуться губами к своей щеке.
Степан ей нравился, и та доброта, та искренняя и бесхитростная любовь, с которой он относился и к ней, и к ее сыну, по капле растопили лед в ее очерствевшей душе. Спустя еще год она дала свое согласие на брак.
Пышную свадьбу не играли, председатель их тихо расписал, и в тот же день Эмилия с Елисеем перебрались в просторный и крепкий дом Степана.
А еще через год она узнала, что ждет ребенка. Вскоре на свет появилась девочка, названная Мариной.
И вроде бы все в ее жизни с новым мужем было хорошо и спокойно, он носил ее на руках, обожал обоих детей, но порой, оставшись наедине, она украдкой плакала, вспоминая того, кого до сих пор, как ей казалось, любила…
Степан делал вид, что не замечает ничего, но и ему было нелегко, хотя он тщательно скрывал это. Он понимал, что жена до конца ему не принадлежит, но делал все, чтобы она чувствовала его защиту и опору, и продолжал заботливо нести свой крест.
Когда их дочке Марине исполнилось три года, прошлое, казалось бы, навсегда похороненное, с оглушительным грохотом ворвалось в ее налаженную жизнь… И Эмилия оказалась перед выбором, который казался невозможным.
***
В один из погожих осенних дней, когда воздух был прозрачен и звонок, Эмилия возвращалась с фермы, как вдруг ее окликнул знакомый, но такой неожиданный здесь голос. Сначала она не поверила слуху, но, обернувшись, с изумлением увидела Ольгу. Что она делает здесь? Старушка никогда не навещала ее в деревне, это Эмилия сама изредка выбиралась в город. Она была там всего неделю назад…
— Ольга? Как вы здесь оказались? Что случилось?
— Эмилочка, родная… Я даже не знаю, с чего начать. Муж твой вернулся. Он не знает, что я здесь, я сама решила тебя предупредить.
— Ольга, что вы говорите? Степан дома, он никуда не уезжал!
— Да не Степан, а настоящий-то твой, Леонид! — Ольга всегда называла Степана «ненастоящим», считая, что раз документы поддельные, то и брак не в счет.
— Вы что-то путаете, вы же сами мне пять лет назад показывали то письмо…
— Ошибка вышла, огромная ошибка! Он пришел ко мне, узнал, что я подруга Веры Петровны, значит, должна что-то знать. Пока у меня остановился. Все сам расскажет.
Сердце Эмилии забилось с бешеной силой, громко стуча в висках. Леонид жив? Как такое возможно? Единственным ее желанием в тот миг было бросить все и мчаться в город, чтобы убедиться, что это не мираж, не бред. Увидеть его, обнять, вдонуть его запах, сказать, как она все эти годы ждала и любила. Но тут же ее осенила страшная мысль… Что она скажет? Что любит? Хороша любовь, если у нее другой муж и маленькая дочь…
— Ольга, вы на чем приехали?
— Племянник на мотоцикле привез, ждет меня за поворотом. Скажи, приедешь?
— Приеду. Завтра, у меня выходной. Мне только причину нужно найти…
У нее тряслись руки, она пыталась взять себя в руки, но не могла. Переступив порог своего — нет, Степанового — дома, она собрала всю волю в кулак, чтобы улыбнуться мужу, а затем, хлопоча у печи и стараясь не встречаться с ним глазами, как можно естественнее произнесла:
— У тебя завтра тоже выходной?
— Выходной. Хотели с Елисеем на реку сходить, рыбу половить.
— Боюсь, не получится. Я совсем забыла, что обещала Ольге окна помыть перед зимой.
— Не много ли ты на нее времени тратишь? — недовольно поморщился Степан. — Я все понимаю, но ты же неделю назад у нее была.
— Ну и что? — пожала плечами Эмилия. — Бывало, я и по два месяца не появлялась. Ты же знаешь, как она мне помогла в свое время. Да и кроме меня да племянника у нее никого нет, а тот вечно на службе, жена у него не сахар… Я обещала, Степан.
— Ладно, только не задерживайся.
На следующий день к полудню Эмилия уже стояла на пороге дома Ольги, с трудом переводя дыхание от волнения. Еще шаг — и она увидит его. Еще одно движение…
Он стоял в прихожей, встречая ее. Небритый, исхудавший, с проседью у висков, но такой родной и когда-то такой любимый… Она бросилась к нему, и они молча стояли в объятиях, а ее плечи тихо вздрагивали.
— Ну, полно, родная, не плачь. Я здесь, я живой. Мне Ольга рассказала, что вам сообщили… Я все расскажу, только дай на тебя насмотреться!
Спустя полчаса Ольга, сославшись на неотложные дела, тактично удалилась.
— Расскажи мне все, — умоляюще попросила Эмилия.
— Хорошо, начну с самого начала… — Откинувшись на спинку стула, Леонид начал свой неспешный рассказ: — Когда за мной приехали, я сразу понял, что это чей-то донос. Я думал только об одном — чтобы вы с сыном успели скрыться. Хорошо, что успел шепнуть Вере Петровне. Ну а дальше — суд, этап, Сибирь, лесоповал.
— А почему тогда написали, что ты умер?
— Выйти какая-то. Со мной в бараке жил мой почти полный тезка, только отчества разные: он Семенович, а я Игнатьевич. Но в документах — инициалы одинаковые. Мы с ним заболели в один день, зима тогда лютовала небывало. Нас положили в лазарет, а через неделю он скончался. Я долго боролся с болезнью, еле выкарабкался. Позже узнал, что по ошибке меня «похоронили» под его именем. Написал Вере Петровне, но ответа так и не дождался ни на то письмо, ни на последующие.
— Ее нет в живых, она умерла через месяц после того, как получила известье из лагеря.
— Я узнал позже.
— Леонид, а как ты здесь? Ведь тебе еще сидеть бы и сидеть…
— Амнистия, за примерное поведение. Начальник лагеря — человек неплохой, пошел навстречу, характеристику дал положительную. И под всесоюзную амнистию попал, — он криво усмехнулся. — Теперь можно начать жизнь с чистого листа. Мы снова будем вместе — я, ты и наш сын.
Эмилия молча смотрела в запыленное окно, не зная, как подступиться к страшной правде. Но он должен был все знать.
— Леонид… Тогда, после твоего ареста, мы прятались. Потом мне встретился хороший человек, он дал нам убежище здесь, в деревне, работу, новые документы. А спустя год я узнала, что тебя нет в живых. Еще через год я вышла замуж… — при этих словах Леонид вздрогнул, и его лицо исказила гримаса боли. Он уставился на нее в немом изумлении.
— Но ты же живешь с ним по поддельным бумагам! По-настоящему твой муж — это я! Мне будет тяжело, но я постараюсь забыть, что ты была с другим, в конце концов, ты не виновата, ты считала себя вдовой.
— У нас есть дочь.
— Что ты сказала?
— У нас с ним есть дочь, — повторила она, и каждое слово давалось ей с огромным трудом.
Леонид вскочил и зашагал по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Потом, присев перед ней на корточки, взял ее холодные руки в свои.
— Я… я приму ее, постараюсь… Но я не смогу дышать, зная, что ты с ним! Скажи, ты любишь его?
— Нет, я люблю только тебя. Все эти годы я хранила тебя в своем сердце!
— Хорошо. Как только я устроюсь, пришлю весточку, и ты заберешь детей, и мы уедем. Мы будем вместе. Ты согласна?
— Леонид, мне нужно время подумать… Степан ведь ни в чем не виноват.
— Я тоже ни в чем не был виноват! — резко выкрикнул он. — В конце концов, мы с тобой — муж и жена, мы любим друг друга! А этот… этот Степан найдет себе другую. И еще — мы восстановим твои документы. Меня амнистировали, времена меняются, нам больше ничего не угрожает. Мы сможем жить открыто и честно.
***
Весь следующий месяц Эмилия находилась в состоянии мучительного раздвоения. В каждый свой выходной она под разными предлогами выбиралась в город, чтобы провести несколько часов с Леонидом. Она не могла найти в себе сил, чтобы признаться Степану в том, что уходит. Ей было невыносимо жаль этого честного, прямодушного человека.
Однажды, гуляя с Леонидом по старому городскому парку, они остановились у пруда покормить уток и вдруг услышали насмешливый оклик.
Обернувшись, Эмилия увидела Гордеева, того самого режиссера, который занял место ее мужа.
— Ну, здравствуй, Леонид.
— Для тебя — Леонид Игнатьевич, — с холодной ненавистью в голосе произнес он.
— Игнатьевич, говоришь? Как отдыхалось в гостях у государства? Всем доволен?
— Что вы себе позволяете? — вскрикнула Эмилия, всегда подозревавшая этого человека в подлости.
— Я позволяю себе то, что заслужил. Ведь именно твой супруг чуть не отправил меня по этапу, но, как говорится, не рой другому…
— Замолчи и уйди, пока цел! — Леонид резко дернул Эмилию за руку и потянул к выходу из парка.
— Что он имеет в виду?
— Да не слушай ты его! Старая злоба душит. Он всегда на мое место метил, завистлив был. Получил, что хотел, а признавать правду не желает. Ладно, не о нем. Родная, когда же ты наконец решишься? Когда я увижу своего сына?
— Скоро, мне нужно его подготовить.
— Завтра. Я буду ждать вас завтра. Хватит тянуть, я хочу отметить день рождения сына с ним, а не с каким-то чужым мужчиной.
Услышав последние слова, Эмилия неожиданно для себя почувствовала резкую обиду за Степана. Какой же он чужой? Все эти годы именно он был настоящим отцом для Елисея, именно его рука вела мальчика, именно его любовь согревала их обоих.
Вернувшись домой под вечер, она застала Степана сидящим за столом в одиночестве, в неубранной горнице.
— А где дети? — тихо спросила она.
— Во дворе, ты что, не видела? — его голос был усталым и плоским.
— Нет… Наверное, за дом ушли.
— Ты в последнее время вообще ничего не замечаешь.
— Что ты хочешь сказать? — Эмилия напряглась.
— Ты в прошлый свой отъезд меня не заметила. Я следил за тобой. Видел, как ты шла с незнакомым мужчиной, как смеялась над его словами, как он держал тебя за руку. Кто он? Ты и сегодня была с ним?
— Почему ты не подошел тогда?
— Не хотел сцен, не хотел верить, что ты можешь… Я себя уговаривал, что это твой старый знакомый, однокурсник наверно… Хотя видно, что он тебя старше. Скажи мне правду, кто он? Успокой мое сердце, скажи, что я ошибаюсь…
— Он мой муж, — выдохнула Эмилия, и с этими словами с нее словно упал тяжкий груз. Дальше скрывать было бессмысленно. Глядя в его потрясенные, полные боли глаза, она рассказала ему все. Всю правду, с самого начала, не утаив ни единой детали.
— Значит, все это — ложь? — он медленно обвел рукой комнату. — И имя твое, и наша жизнь, и наш брак?.. А дочь? Марина? Что с ней будет? Я тебе ее не отдам! Ни за что на свете!
Он поднялся из-за стола, натянул телогрейку и вышел, хлопнув дверью. Спустя несколько минут в дом вбежал Елисей.
— Мама, а почему папа забрал Маринку и куда-то ушел? Сказал, что ты все объяснишь!
И во второй раз за этот вечер Эмилия пересказала свою историю, глядя в широко раскрытые, повзрослевшие за мгновение глаза сына.
— И что теперь будет? Мама, ты уйдешь от папы?
— Да. У тебя есть родной отец. Завтра… завтра я тебя с ним познакомлю.
Они приехали в город на рассвете, хотя Леонид ждал их ближе к вечеру. В доме Ольги никого не оказалось, и Эмилия с сыном пошли бродить по спящим улицам.
— Видишь этот театр? Здесь твой отец был директором.
— Мам, а можно внутрь зайти? Посмотреть?
— Думаю, можно. Там еще работают люди, которые хорошо его помнят.
Они зашли в прохладное, пустынное фойе и стали оглядываться. Эмилия отметила про себя, как изменилось здание за шесть лет, появились новые росписи на стенах…
— Эмилия? Здравствуйте. — К ним приближался Гордеев.
— Не могу ответить вам тем же. Я просто показываю сыну, где работал его отец, пока его жизнь не разрушили, — холодно ответила она.
— Вы все еще так думаете? Хм… Позвольте мне кое-что прояснить. Прошу в мой кабинет.
Эмилия не хотела идти, но любопытство пересилило отвращение. Оставив Елисея внизу, она поднялась на знакомый второй этаж.
Усевшись в кресло напротив его огромного стола, она молча ждала.
— Вы ждете объяснений, и я вам их дам… Тогда, шесть лет назад, именно ваш муж принес эти листовки в театр. Вы знали, что он брал взятки и устраивал в труппу людей, которые без мзды сюда бы никогда не попали? Это были любовницы чиновников, их родственники… Вы не девочка, вам объяснять не надо.
— Вы лжете! Он никогда не брал взяток! — вспыхнула Эмилия.
— Да? А откуда у вас были те украшения? А тот достаток, который был не по карману даже при его окладе?
— У него была хорошая зарплата! И талоны…
— Вы удивительно наивны. Даже сейчас вы не спрашиваете, на что живет ваш воскресший супруг, устроившись дворником. А он, между тем, не бедствует. Уверен, у него были припрятаны сбережения.
— Какое отношение это имеет к тому, что вы подбросили ему листовки?
— Это я их подбросил. Но это были его листовки. Ваш муж принес их в театр и начал распространять, а остальные подкинул ко мне. К счастью, в театре есть порядочные люди, и один из них меня предупредил. Я просто вернул «добро» обратно в его же сейф, который, к его несчастью, был открыт. Вот так его беспечность спасла меня от его же подлости.
— Но зачем? Зачем ему это было нужно?
— Как зачем? Я узнал о его махинациях, однажды даже застал момент, когда ему передавали пачку тех самых талонов. Он решил избавиться от меня. Но, как видите, вышло по справедливости. Помните, я говорил ему про яму? Вот именно об этом.
Эмилия вышла из кабинета, не проронив ни слова. Она не знала, верить ли Гордееву. Но зачем ему врать сейчас? Она шла по улице, не слыша слов сына, погруженная в пучину своих мыслей, как вдруг заметила впереди Леонида — он выходил из дверей ювелирной мастерской. Подождав, пока он скроется за углом, она оставила Елисея на улице и зашла внутрь. Пожилой мастер сидел за прилавком.
Она разыграла небольшую сцену, жалуясь, что ее брат ворует и продает семейные ценности. В конце концов ювелир, пожалев «бедную женщину», сообщил, что Леонид действительно только что продал ему изящное колье и выручил за него весьма солидную сумму.
— Теперь он может пару месяцев жить, не зная забот, — заключил старик.
Поблагодарив его, Эмилия вышла и молча направилась к автобусной станции.
— Мама, а как же отец? — спросил Елисей.
— В другой раз, сынок. В другой раз…
В ее голове царил хаос. Не выдержав, она отправила Елисея одного домой, а сама вернулась в город.
Леонид не стал отрицать очевидного. Эмилия рассказала ему о встрече с Гордеевым, и если тогда у нее еще теплились сомнения, то слова ювелира их развеяли.
— Так значит, это правда? Ты брал взятки, мзду, часто талонами и драгоценностями?
— Я хотел, чтобы вы ни в чем не нуждались! Чтобы у вас было все самое лучшее!
— И это правда, что ты сам принес эти листовки, чтобы подставить Гордеева?
— Правда. И что? Я сполна заплатил за это!
— Мы тоже заплатили! — тихо, но с невероятной силой сказала Эмилия. — Мы прятались, как преступники, мы бежали из своего дома, мы потеряли все! Нашу квартиру отобрали!
— У меня есть нычки, мы заживем снова хорошо, нам хватит еще лет на пять безбедной жизни! Ты представляешь, сколько папаш пытались пристроить своих «дочурек» в театр? А труппа большая… — Леонид засмеялся, и этот смех вызвал у Эмилии приступ тошноты. Перед ее глазами пронеслись первые месяцы после его ареста, слезы, страх, унижения. Она встала и посмотрела на этого человека, и вдруг с предельной ясностью поняла, что не сможет быть с ним рядом. Не сможет предать ту честную, настоящую жизнь, что у нее была с Степаном.
— Пять лет назад я узнала, что ты умер. И лучше бы это осталось правдой. По крайней мере, я любила того человека, каким ты был в моих воспоминаниях — честного и благородного. Пусть так и будет. Ты для меня умер.
— Постой! Ты не можешь вот так просто уйти! У нас есть сын! А ты — моя жена! — Сын все поймет. С тех пор, как мы вынуждены были врать, он возненавидел саму суть лжи. А я больше не твоя жена. У тебя не было жены с того самого дня, когда ты подверг ее и своего ребенка смертельной опасности. Что было бы, найди они нас тогда? Меня — в лагерь, сына — в детдом? И все из-за твоей жадности! — Эмилия резко открыла дверь и выбежала на улицу. Леонид догнал ее и схватил за руку.
— Милая, а ты не забыла, что живешь по фальшивым документам? Я могу сообщить куда следует.
— И кто тебе поверит? У меня чистая биография: сирота, муж-фронтовик, сын. А вот ты… Гордеев, оказывается, человек благородный, про твои взятки умолчал… А если это всплывет? А ювелир? Ты о нем не подумал? Отпусти мою руку, — процедила она, и, как только его пальцы ослабли, быстро пошла прочь, не оглядываясь.
Слезы снова застилали ей глаза, но на этот раз это были слезы не боли, а освобождения. Еще утром она строила воздушные замки, мечтая о воссоединении с любимым, а теперь ее воротило от одной мысли о нем.
Вернувшись домой под вечер, она все рассказала Елисею. Тот молча выслушал, а потом крепко обнял мать, и они сидели так, пока не услышали знакомые шаги. Это вернулся Степан с Маринкой на руках. Елисей, словно поняв все без слов, увел сестренку в другую комнату. Мужчина подошел к столу и тяжело опустился на стул.
— Что ты решила? Учти, дочь я тебе не отдам. По крайней мере, пока не буду уверен, что у тебя все в порядке. Может, тогда привезу ее к тебе, а пока… Пусть поживет со мной.
— Я остаюсь. Мне не нужен Леонид.
— Что? — Степану показалось, что он ослышался.
— Я остаюсь. Если ты… примешь меня обратно. И я обещаю, — голос ее дрогнул, — я буду тебе настоящей женой. Верной.
— И мы забудем все, что было. И не будем вспоминать, ладно? — он взял ее руку в свою, и в его глазах она увидела не только любовь, но и бесконечное, всепоглощающее облегчение.
«А ведь он боялся, — пронеслось в ее голове. — Он правда боялся меня потерять. Он переживал за дочь… Вот так должен ценить своих близких настоящий мужчина. Вот это и есть любовь».
— Я люблю тебя, Эмилия. Очень.
— И я тебя люблю, — тихо ответила она, и впервые за все эти годы поняла, что это не ложь. Она и правда испытывала к нему нечто большее, чем уважение и благодарность. Возможно, именно это и есть то самое, настоящее чувство, которому она так долго и упорно сопротивлялась, цепляясь за призраки прошлого. Но даже если это еще не любовь, она научится. Она дала себе слово.
И под сенью их скромного, но такого прочного и надежного дома, под тихий шепот осеннего ветра за окном, начиналась их новая, общая жизнь — жизнь, выстраданная и вымоленная, жизнь, построенная не на лжи и страхе, а на доверии, верности и тихой, спокойной силе, что зовется настоящей любовью. И в этом был ее глубокий, непреложный смысл.
