В их уютном, пропитанном ароматом домашней выпечки мире, царила непоколебимая уверенность. Они, родители, взрастили идеальный цветок – дочь, чье поведение было безупречным, а послушание – эталонным. Мать, Вероника Петровна, обожала школьные собрания, где учителя неизменно ставили в пример её Ларису. Девочка не блистала высшими отметками по точным наукам, но вот в графе «поведение» у неё всегда стояла жирная, уверенная «пятёрка». Она была тихой, предсказуемой, удобной. Родители купались в лучах этого мнимого педагогического успеха, даже не подозревая, что взращивали в ребёнке не столько внутренний стержень, сколько патологическую уступчивость, эту зыбкую тропинку, ведущую прямиком в кромешную тьму.
Однажды, возвращаясь домой по усыпанным осенней листвой аллеям, девочка столкнулась с необычным зрелищем. Возле старого, обшарпанного гаража, прислонившись к ржавой стене, стоял пожилой мужчина. Он прижимал к груди маленькую, беззащитную собачку, которая мелко дрожала, словно осиновый листок. Его взгляд, полный немой мольбы, упал на школьницу.
— Дитятко, помоги старику, — голос его был хриплым, но мягким, — в том подвале, видишь, с потолка вода капает, а там, на старой шубе, целый выводок щенков остался. Одного унес, а спину прихватило, не разогнуться. Ты же юркая, проскользнёшь.
Лариса была воспитана правильно. Её с пелёнок учили, что старших нужно уважать, а тем, кто слабее, — непременно помогать. И в глазах этого дедушки светилась такая безобидная, почти детская доброта, что ни одна тревожная струна в её душе не дрогнула.
— А далеко идти? — сомнение, впрочем, промелькнуло, и она посмотрела на свои новенькие часики, подарок за примерное поведение. — Мама волноваться начнёт.
— Совсем рядом, за тем углом, — он мотнул головой в сторону глухой подворотни. — Боюсь, не успеть, водичка-то прибывает. Бедные зверюшки, совсем замёрзли.
Сердце девочки сжалось от сострадания. Образ мокрых, беспомощных щенков перевесил мимолётную осторожность.
— Хорошо, если близко, я помогу, — поправила она на плече ремень ранца и решительно шагнула за незнакомцем.
Он подвёл её к низкому, почти вросшему в землю козырьку подвального помещения.
— Вон там, видишь, дверь откидная, — он тростью указал на тёмный проём. — Толкни её сильнее, и окажешься внутри. Справа, в уголке, большая картонная коробка. Там они.
Девочка уже сделала несколько шагов к зияющему чёрному входу, как вдруг из темноты, грубо отодвинув скрипучую дверцу, появился неопрятный мужчина. Он, спотыкаясь и громко рыгая, поправлял одежду. Ни он, ни ребёнок не ожидали этой встречи.
— Дяденька, вы сантехник? — внезапно спросила его Лариса, и её звонкий голосок прозвучал неожиданно громко в этой давящей тишине. — Там, в подвале, трубу прорвало, щенки тонут! Помогите, пожалуйста!
Мужчина, опьяневший и испуганный, замотал головой.
— Я-то тут при чём? Какой сантехник? — пробормотал он и, пугливо озираясь, засеменил прочь, оставив после себя едкий, тошнотворный шлейф.
Лариса, сморщившись, увидела на бетонных ступенях следы его пребывания. Она уже хотела обернуться, чтобы извиниться перед стариком за странного «сантехника», но не успела. Что-то тяжёлое и неумолимое обрушилось на её голову, и хрупкий мир девочки поглотила абсолютная, беспросветная чернота.
***
Вероника Петровна не находила себе места. Внутренние часы, настроенные на безотказный режим дочери, безнадёжно опаздывали. Беспокойство, поначалу лёгкое, как пух, быстро превратилось в тяжёлый, давящий камень. Позвонив в школу, она услышала спокойный голос секретаря: занятия закончились по расписанию, все дети разошлись. Дорога от школьного порога до домашнего занимала не более двадцати минут, и её Лариса никогда, слышите, никогда не задерживалась. Женщина, накинув первое попавшееся пальто, выбежала на улицу и почти бежала по знакомому маршруту. Не встретив дочь, она в панике примчалась обратно к школе. У входа её ждали классная руководительница и мужчина в милицейской форме с серьёзным, озабоченным лицом.
— Вероника Петровна, вот и вы, — голос учительницы дрогнул, и от этого дрожания у женщины подкосились ноги, мир поплыл перед глазами.
— Гражданка Орлова, придите в себя! Ваша дочь жива! — слова милиционера доносились сквозь нарастающий шум в ушах. — Мы как раз хотели с вами связаться.
— Зачем милиция? — с трудом выдохнула она, пытаясь сфокусировать взгляд на склонившихся над ней людях. — Что… что случилось?
— Ларису ударили по голове. Сзади. Сейчас она в больнице, врачи говорят, опасность миновала, — поспешил успокоить сержант. — Личность установили по школьным тетрадям.
— Кто? Кто посмел? — мать поднялась, хватаясь за крепкую руку страж порядка. — Хулиганы?
— Коллеги уже работают на месте. Всё указывает на то, что нападавший был один. Оглушил, вероятно, палкой или тростью. Но, по счастливой случайности, его что-то спугнуло, и он скрылся, оставив девочку без сознания недалеко от того подвала.
— Боже правый, что же это творится… — женщина закрыла лицо ладонями, пытаясь осознать услышанное.
— Врачи уверяют, что последствий не будет. Но нам нужно опросить Ларису. Пока она не в состоянии ничего вспомнить, только плачет. Требуется помощь психолога.
— Нет, ни в коем случае! — отрезала Вероника Петровна, резко выпрямившись. — Вы с ума сошли? Ребёнок пережил кошмар, а вы со своими допросами! Сначала она должна прийти в себя! Я не позволю её тревожить!
— Поймите, Вероника Петровна, — позднее уговаривал её капитан милиции Захаров, — без показаний вашей дочи мы не сможем найти негодяя! А он, вполне возможно, уже выбрал себе новую жертву! Каждый час на счету!
— Ваша задача — ловить преступников, а не мучить детей! — сжав губы в тонкую белую ниточку, заявила мать. — Моя дочь в состоянии шока, и я не позволю вам её терзать! Закон на моей стороне!
Где-то в глубине души, за стеной материнского инстинкта, она понимала: ею движет страх. Страх признать, что её идеальный мир, выстроенный на послушании и правилах, дал трещину. Что её безупречное воспитание оказалось не более чем мишурой, не способной защитить от настоящего зла. Она боялась услышать от дочери подробности, которые навсегда уничтожат её уверенность в собственной правоте.
Не прошло и недели, как в полузатопленном подвале, в том самом районе, нашли тело ученицы первого класса Ирочки К. Девочку спасти не удалось. На похороны пришёл весь город, а тихая, спокойная улица наполнилась чужим горем, которое стало тяжёлым, невыносимым упрёком для семьи Орловых.
Когда Лариса вернулась к занятиям, её встретила стена молчания. Одноклассники, прежде дружелюбные, теперь отворачивались. Учителя перестали ставить её в пример, их похвалы иссякли, сменившись жалостью или холодным равнодушием. Девочка оказалась в вакууме всеобщего порицания.
Однажды, во время урока физкультуры на свежем воздухе, к ней подошла худая, почти прозрачная женщина с волосами, туго зачёсанными назад, и глазами, пылающими нечеловеческой болью. Пока преподаватель отмерял шагами дистанцию для прыжков, незнакомка схватила Ларису за запястье и резко оттащила в сторону.
— Пойдём, поговорим! Ты ведь Лариса?
— Да, я, — сдавленно прошептала девочка, чувствуя, как по телу разливается ледяной ужас.
— Из-за твоего молчания погибла моя дочь! Если бы ты тогда описала маньяка, моя Ирочка была бы жива! Понимаешь ты это?!
— Да, — единственное, что смогла выдавить из себя Лариса, и слёзы, горячие и солёные, хлынули из её глаз ручьями. — Но я ничего не помнила!
Учитель физкультуры, заметив незнакомку, направился к ним.
— Ты обязана пойти в милицию и рассказать всё! — прошипела женщина, с такой силой сжав руку девочки, что та вскрикнула от боли, и, отпустив её, быстро зашагала прочь через школьный стадион.
В тот же день, не дожидаясь окончания уроков, Лариса пошла прямиком в отделение милиции. Дежурный, увидев перепуганного ребёнка, отнёсся к ней с недоверием, но после её настойчивой просьбы позвать капитана Захарова, всё же выполнил её.
— Лариса? — удивлённо поднял брови капитан. — А где твоя мама?
— Мама не знает, что я здесь, — призналась девочка, сжимая ручки в кулачки, чтобы они не дрожали. — Я пришла описать того старика. Я уверена, это он убил ту девочку!
Лицо Захарова стало сосредоточенным и суровым.
— Хорошо. Сейчас я попробую организовать работу с фотороботом.
— Но мне нельзя долго, мама заметит моё отсутствие, — взмолилась она.
— Ладно. Тогда давай на словах, а художники потом нарисуют несколько вариантов, и ты выберешь самый похожий.
И девочка, закрыв глаза, чтобы лучше вспомнить, стала описывать каждую черту: светлые, обманчиво-добрые глаза, седую бородку, изящную трость с набалдашником в виде головы собаки. И, конечно, ту самую дрожащую собачку с выдвинутой вперёд нижней челюстью.
— А волосы? Он был лысым? — уточнял капитан.
— Не знаю, — опустила глаза Лариса. — На нём была шляпа, тёмная, с небольшими полями.
Поблагодарив капитана, она помчалась назад, в школу, чтобы успеть до прихода матери.
— Что-то ты сегодня какая-то взволнованная, — прищурилась Вероника Петровна, окидывая дочь оценивающим взглядом.
— На физ-ре сегодня сдавали прыжки в длину, — соврала Лариса, и сердце её заколотилось где-то в горле. Мать удовлетворённо кивнула, и больше вопросов не последовало.
Несколько дней прошли относительно спокойно, Лариса понемногу привыкала к роли изгоя. Главное, что её не трогали, и на том спасибо. В тот день мать задержалась на работе, и девочка впервые с момента нападения должна была идти домой одна. На пешеходном переходе она замерла в ожидании зелёного сигнала светофора в окружении незнакомых людей.
— Лариса? — услышала она позади себя тихий, немного хриплый мужской голос, и всё внутри её сжалось в комок.
Она инстинктивно рванулась было вперёд, но путь преграждал нескончаемый поток машин, а сзади стояли люди. Обернувшись, она увидел мужчину, чьё лицо показалось ей смутно знакомым.
— Не бойся, пожалуйста. Я отец той девочки, Ирочки… — голос его дрогнул и сорвался. — Я не должен был к тебе подходить, но не могу…
В этот миг зажёгся зелёный, и они вместе с толпой оказались на противоположной стороне улицы.
— Мне так жаль, — прошептала Лариса, глядя на асфальт. — Простите, что я не смогла тогда ничего рассказать!
— Но ты можешь сделать это сейчас, — в голосе мужчины зазвучала надежда. — Опиши его.
— Я уже всё рассказала капитану Захарову, — девочка заметила, как на них с любопытством посматривают прохожие.
— Странно, он мне ничего не говорил, — задумчиво проговорил мужчина. — Может, повторишь? Как он выглядел, этот нелюдь?
— Это был дедушка… с очень добрыми глазами, светлыми, я бы никогда не подумала… У него была бородка и трость. А под мышкой он держал маленькую собачку, она вся дрожала. У неё была странная челюсть, будто выдвинута вперёд.
— А волосы? Он был лысым? — снова прозвучал тот же вопрос.
— Не знаю, — снова опустила глаза Лариса. — На голове у него была шляпа.
— Спасибо тебе, прости за беспокойство, — мужчина нежно, по-отцовски, погладил её по голове, развернулся и быстро зашагал в обратном направлении, растворившись в вечерней толпе.
В милицию семью Орловых больше не беспокоили, а спустя полгода, не выдержав тягостного молчания и осуждающих взглядов соседей, они собрали вещи и переехали в другой район, надеясь оставить кошмар в прошлом.
***
Шли годы, и Лариса, повзрослев, оказалась в тисках глубокого внутреннего конфликта. Окончив институт, она поспешно вышла замуж за первого, кто сделал предложение, лишь бы сбежать из-под гиперопеки матери, чья критика стала невыносимой. Её избранник, Виктор, был красноречив и обаятелен, когда был трезв. Но трезвым он бывал нечасто. Лариса научилась закрывать глаза на его пьянство, потому что в его устах слова о любви звучали как спасительная мантра. Вскоре и сама она стала прикладываться к бутылке, пытаясь сбежать от реальности, где за образцовое поведение можно получить удар тростью по затылку, а доброта в глазах может быть лишь маской монстра.
Она виртуозно научилась лгать, притворяться, носить маски, но так и не научилась говорить твёрдое «нет» — ни мужу-алкоголику, ни начальнику-хаму, ни сластолюбивым старикам на работе, которые видели в ней лёгкую добычу.
Однажды, вернувшись домой, Виктор обнаружил жену бездыханной на полу. Рядом валялся пустой флакон от снотворного. К счастью, в тот день он был относительно трезв и успел вызвать неотложку.
Так Лариса оказалась в психиатрической клинике. Молодая доктор, заполняя историю болезни, беззаботно щебетала, словно они сидели не в палате с решётками на окнах, а в уютном кафе. Девушка отвечала односложно, её мысли путались, а в висках стучал тяжёлый, однообразный молоток.
После двух недель лечения её выписали. Вернувшись в квартиру, она застала там мужа в постели с незнакомой растрёпанной женщиной. Не сказав ни слова, Лариса развернулась и ушла.
Виктор, придя в себя, бросился за ней к её родителям. Он бился в истерике, рыдал, целовал её руки, клялся на коленях, что больше этого не повторится, грозился свести счёты с жизнью. И она… снова простила. Вероника Петровна, скрепя сердце, предупредила дочь, что это последний шанс, но та, не в силах противостоять натиску и чувству какой-то извращённой вины, вернулась.
Какое-то время Виктор держался. Он перестал пить, получил повышение по службе. В их жизни появился проблеск надежды. Лариса даже позволила себе помечтать о ребёнке… Но однажды он вновь сорвался, вернулся домой пьяным и в ярости избил её.
Она выбежала из дома, не помня себя, и, обессиленная, опустилась на первую попавшуюся скамейку в парке. Рыдания душили её, а слёзы размазывали тушь по лицу, превращая его в трагическую маску.
***
— Что случилось, девушка? Кто тебя так обидел? — услышала она над собой спокойный, полный искреннего участия голос.
— Я сама во всём виновата… — всхлипывая, пробормотала она, безуспешно пытаясь найти в сумочке платок. Незнакомец молча протянул ей свой – белоснежный, идеально отглаженный.
Он присел рядом, сохраняя почтительную дистанцию, и мягко сказал:
— Расскажи, может, я смогу чем-то помочь.
— А вы… кто? — с надеждой взглянула на него Лариса, принимая платок.
— Меня зовут Степан, — представился он. — Степан Игнатьевич.
— Чем же вы можете мне помочь, Степан Игнатьевич? — она смахнула слезу и с сожалением посмотрела на белое полотно, на котором теперь остались чёрные разводы. — Ой, я ваш платок испортила!
— Пустяки, не стоит переживаний. А тебя как зовут?
— Лариса, — выдохнула она, понемногу успокаиваясь.
Мужчина внимательно, почти пристально посмотрел на неё.
— Лариса? Ты… в какой школе училась?
— В четырнадцатой. На Садовой.
— Понятно, — он с облегчением выдохнул. — Показалось на мгновение, что я тебя знаю. Я подумал, ты скажешь, что в восьмой, на Некрасовской.
— Я как раз там училась до пятого класса, а потом мы переехали, — удивилась девушка. — А что?
Она пригляделась к нему внимательнее, и в памяти всплыли черты, которые время не стёрло, а лишь сделало более резкими. Она узнала его.
— Вы… вы папа Ирочки, — тихо сказала она. — Не думала, что мы когда-нибудь снова встретимся.
— У тебя редкое имя, Лариса, — ответил он, разглядывая её с какой-то печальной нежностью. — Знаешь, моя дочь могла бы стать такой же красивой, как ты сейчас.
На его глаза навернулись слёзы, но платок был у неё, и ему пришлось смахнуть их тыльной стороной ладони.
— А того… того человека, поймали? Старика? — с замиранием сердца спросила Лариса.
— Его никто и не искал по-настоящему. После того, как ты дала описание, выяснилось, что эта личность… неприкосновенна. Так сказали. Захарова отстранили от дела.
— И что? Он так и остался безнаказанным? — в голосе девушки прозвучало отчаяние.
— Нет, не остался. Через полгода его нашли у входа в тот самый подвал, куда местные алкоголики ходили справлять нужду. Говорили, он поскользнулся и сломал шею, падая с лестницы.
— Значит, справедливость восторжествовала! Его наказал сам Бог! — с облегчением выдохнула Лариса.
— Не совсем, — его голос стал тихим и ровным. — Я его выследил. И, конечно, никто не поверил в случайность. Меня арестовали в тот же день.
— Вы хотите сказать, что это вы…? — она не могла вымолвить слово.
Он молча кивнул.
— Дали полный срок. Пятнадцать лет. Вышел за примерное поведение через девять. А на воле — уже другая страна. Жена не дождалась, ушла, но я её не виню. Молодая была, зачем ей жизнь ломать.
— Но как же вы? Как вы пережили это? — непроизвольно она коснулась его руки, и он мягко сжал её пальцы.
— Терпимо, — пожал он плечами. — Работаю. Живу. Автослесарем.
Взгляд его скользнул вниз и задержался на её запястье, где проступали тёмно-багровые следы от пальцев Виктора.
— Кто это сделал? — тихо, но очень чётко спросил он.
Она резко одёрнула руку и поспешно натянула рукав.
— Я сама виновата. Мой муж… он хороший человек, когда не пьёт. Но сегодня… не сдержался.
— Тебе нельзя возвращаться в этот дом! — покачал головой Степан Игнатьевич. — Я в тех местах насмотрелся на таких «хороших» людей. Алкоголь – это опьянение не для тела, а для злобы, что прячется внутри.
— Но мне некуда идти, — голос её дрогнул. — Мать сказала, что обратно не примет. Подруг у меня нет.
— Иди ко мне. Квартира скромная, но своя. Ты не подумай ничего, — поспешно добавил он, увидев её смущение. — Поживёшь, остынешь, решишь, что делать дальше. Как гость.
— Нет, нет, что вы! Я не могу вас обременять! Спасибо, конечно!
— Хорошо. Но предложение моё остаётся в силе. Запомни адрес: Первомайская, дом семнадцать, квартира сорок две. Ключ всегда под ковриком. Если что – приходи в любое время.
Она поблагодарила и, испытывая странную смесь облегчения и тревоги, побрела домой. Виктор уже спал мертвецким сном, его храп был слышен даже на лестничной площадке. Крадучись, как вор, она сняла обувь и прокралась в комнату. Воздух был спёртым и тяжёлым. Подойдя к окну, она распахнула форточку. Взгляд её упал на тротуар, и там, в тени старого клёна, она увидела неподвижную фигуру Степана Игнатьевича. Он смотрел на её окно, и, поймав её взгляд, медленно повернулся и ушёл в ночь.
Утром Виктор, бледный и трясущийся, засыпал её поцелуями, клялся в вечной любви и раскаивался. Руки его дрожали, а глаза были полы страдания. Лариса, слушая его вполуха, молча собиралась на работу, тщательно подбирая блузку с длинными рукавами.
Работа на день отвлекла её от тяжёлых мыслей. Но, вернувшись домой и вставив ключ в замок, она с ужасом поняла, что дверь не заперта. В прихожей стоял тяжёлый запах перегара. Виктор спал, положив голову на стол, за которым сидели двое его собутыльников. Увидев её, они замолчали.
— Немедленно убирайтесь отсюда, или я вызову полицию! — прошипела она, стараясь говорить твёрдо.
— А звони, не звони! — нагло усмехнулся один из них. — Ты тут кто вообще? Ты ж Грише не жена, и не прописана! Значит, прав у тебя — ноль!
— А кто я, по-твоему? — ледяным тоном спросила Лариса, делая вид, что набирает номер на телефоне.
— Брось, Лёха, это ж его баба, — вмешался второй, более трезвый. — У Васьки та — не жена, а это — его.
— Алло, полиция? — громко сказала Лариса в трубку. — Мне нужна помощь по адресу…
Это был блеф, но он сработал. Алкаши, ворча, поднялись с мест.
— Мы, Гриш, отчаливаем. У тебя тут неспокойно, — процедил один, прихватывая с собой недопитую бутылку.
Виктор зашевелился и, уставившись мутными глазами на удаляющиеся спины, зарычал:
— А ну стоять!
— Кум, твоя баба ментов накрутила, тут нам не комильфо, — буркнул второй.
Тогда Виктор, с силой оттолкнув стул, двинулся на Ларису. Она попыталась проскочить к двери, но он грубо отшвырнул её на диван.
— Сиди, кому сказал!
В тот миг в её памяти с ужасающей ясностью всплыли слова Степана Игнатьевича о женоубийцах.
— Виктор, ты же обещал… — попыталась она говорить мягко, унимая дрожь в голосе.
— Обещал? — он скривился в пьяной усмешке. — Мужик слово дал, мужик слово взял обратно! Вечно ты всё портишь! — он схватил со стола стакан с остатками водки и залпом выпил.
Пользуясь его кратковременной отвлечённостью, Лариса юркнула в прихожую, рывком открыла дверь и бросилась бежать вниз по лестнице.
— Стоять, сука! — заорал он ей вслед. — А ну вернись! Я с тобой ещё не закончил!
Выскочив на улицу, она, не отдавая себе отчёта, помчалась к тому самому парку, к той самой скамейке. Ждать пришлось недолго. Вскоре рядом с ней кто-то присел.
— Здравствуй, Лариса. Я знал, что ты придёшь. Мой дом — всё ещё твой.
— Я… я не буду вам мешать? — она попыталась улыбнуться, но получилось это натянуто и неестественно.
— Я буду только рад, — просто сказал он, поднимаясь и протягивая ей руку. — Вдвоём всегда светлее.
Они шли не спеша, около двадцати минут, и остановились у кирпичной пятиэтажки. Поднявшись на третий этаж, Степан Игнатьевич открыл дверь.
— Прости за скромность, — предупредил он, пропуская её в небольшую, но чистую прихожую.
— Что вы, здесь так уютно! — воскликнула она, окидывая взглядом аскетичную, но опрятную обстановку.
— Чай будешь? У меня есть мёд, липовый, — предложил он, потирая руки.
И Лариса осталась. Первое время её грызли сомнения: а кем он работает, этот человек, прошедший тюрьму? Но, узнав, что он действительно автомеханик в небольшом сервисе, она успокоилась. Виктор не подавал признаков жизни, скорее всего, ушёл в очередной запой.
Степан Игнатьевич уходил на работу позже, поэтому каждое утро Ларису ждал накрытый стол с горячим завтраком. Зато она возвращалась раньше и старалась готовить несложные, но вкусные ужины.
Она понимала, что не может вечно пользоваться его гостеприимством, хотя хозяин, казалось, был только рад её обществу. Он купил ей мягкие тапочки, новое полотенце, тёплый халат. Он относился к ней с такой заботой, с какой, вероятно, относился бы к своей взрослой дочери.
Вечерами они смотрели старые фильмы или просто разговаривали. По выходным ездили за город, на природу. В этих простых радостях Лариса впервые за долгие годы почувствовала себя в безопасности.
Незаметно пролетел месяц. Выходя с работы, за стеклянными дверьми проходной она увидела знакомую, ненавистную фигуру. Виктор стоял бледный, небритый, с ввалившимися глазами. Внутри у неё всё похолодело.
Она отшатнулась назад, надеясь, что он скоро уйдёт. Но он стоял недвижимо, как страж. Стемнело. Вдруг у проходной остановился старенький «Москвич» Степана Игнатьевича. Он вышел из машины и уверенно направился к зданию. Поравнявшись с Виктором, он остановился. Последовал короткий, резкий разговор. И вдруг Степан, схватившись за бок, медленно и тяжело осел на асфальт. Виктор, наклонившись над ним, что-то быстро выхватил из кармана и скрылся в сумерках промышленной зоны.
— Степан! — закричала Лариса, выбегая на улицу. — Боже, что же ты наделал! — она припала к нему, поднимая его голову. Из-под его пиджака сочилась тёмная, алая кровь.
— Ерунда, царапина, — с усилием прошептал он, пытаясь улыбнуться. — Заживёт…
В дверях проходной показался старый вахтёр.
— Скорую! Вызовите скорее! — закричала ему Лариса.
— Уже вызвал, — кивнул тот и ушёл обратно в своё помещение.
Приехавшие медики быстро погрузили раненого в машину и увезли. Всю ночь Лариса провела в больничном вестибюле, пока утром уставший хирург не сообщил ей, что критический период миновал, но состояние остаётся тяжёлым.
Каждый день она навещала Степана, ухаживала за ним, привозила домашний бульон, который варила на самой слабой курице, купленной в ближайшем магазине.
— Детка, не стоит, — уговаривал он её, — я скоро встану, не трать на меня свои силы.
— Какой же ты старый? — с искренним укором говорила она, держа его руку в своих. — Сорок два года – это расцвет!
— Сорок три уже, — поправил он с лёгкой улыбкой. — Сегодня у меня, как раз, день рождения.
— Правда? Я и не знала! С днём рождения! — склонившись над ним, она нежно поцеловала его сначала в одну щёку, потом в другую, а потом, набравшись смелости, коснулась губами его губ.
Медсестра, зашедшая сделать перевязку, увидев эту сцену, тактично ретировалась, прикрыв за собой дверь. Она по опыту знала, что у пациентов, которых любят и целуют, раны затягиваются гораздо быстрее.
— Я… я подала на развод, — сказала Лариса, едва переведя дух.
— Это правильно. Ты заслуживаешь настоящего счастья. Ты обязательно его найдёшь, — проговорил он, стараясь говорить нейтрально.
— Я уже нашла. Я люблю тебя, Степан. И мне больше никто не нужен.
— Ты… выйдешь за меня? — его голос дрогнул и сорвался на шепот.
Они поженились, как только он покинул стены больницы. В положенный срок у них родилась дочка, которую назвали Вероникой, а спустя два года на свет появился сын, получивший имя Артём. Их дом, некогда бывший одинокой крепостью одного человека, наполнился звонким смехом, топотом маленьких ног и тем особым, тёплым светом, который бывает только в семьях, прошедших через боль и отчаяние и нашедших своё счастье в самых неожиданных местах. Они научились не просто жить рядом, а слышать друг друга, оберегать тишину друг в друге и ценить каждое мгновение, подаренное судьбой. И в этом умении — слышать и беречь — заключалась их самая главная, самая красивая победа.
