Тот год запомнился ему навсегда. Не ранние заморозки, не скудный урожай, а ее образ, внезапно возникший в серой массе сельских лиц. Он парил над толпой, словно яркая птица, залетевшая в мир, лишенный красок. Длинная, как спелая пшеница, коса, отливающая медью на осеннем солнце, тонкие, будто выведенные кистью иконописца, черты лица. Но больше всего — глаза. Глубокие, бездонные, цвета предгрозового неба, в которых тонул взгляд и терялось дыхание. Кто она? Дочь тех, кого привезли сюда не по своей воле, или местная звездочка, рожденная в этих суровых краях?
Владимир, молодой и пылкий агитатор, уже вторую неделю колесил по окрестным деревням, неся светлую весть о коллективном будущем. Он говорил о единстве, о силе общего труда, о завтрашнем дне, который они построят вместе. Слова лились рекой, но мысли его были далеко, в синеве тех глаз.
— Скажите, кто эта девушка? — тихо, почти беззвучно, спросил он председателя местного совета, едва закончив выступление.
— О ком речь ведешь, парень?
— О той, с волосами, как пламя. Она одна такая, второй такой нет.
— Эх, брось, не заглядывайся. Дочь это Еремея, нашего плотника, — отмахнулся тот, хмурясь.
— А что с Еремеем не так?
— Да все с ним не так. Вроде бы и не ропщет вслух, но в глазах — упрямство. От колхоза наотрез отказался. Жил-поживал под самой столицей, да вот случилась у него встреча с одним высоким товарищем, проезжавшим мимо. С тех пор и обитает здесь. Еще спасибо скажи, что не дальше отправили. А ему все тяжко, вдали от родных стен. А по-моему, справедливо: нечего идти против течения и воли народной.
— Чем же он занимается?
— Плотничает. Дочка — его единственная отрада. Жена в дороге скончалась, чахотка скосила. Вот он и растил Веронику одну. Пять лет уже тут. И когда колхоз образовывали, уперся, как скала. Говорит, и так проживем. Тьфу! — председатель сплюнул. — Да что о нем говорить, темный человек.
— А лет ей сколько?
— Не замечал. Семнадцать, наверное. Оставайся на вечерние гулянья, пригласишь. Она с подругой своей, Клавдией, приходит. Ни с кем не танцует, лишь смотрит. Местные парубки стороной обходят, отец уж больно суров. Хотя мой тебе наказ — держись подальше. Ну, а коли не послушаешь — сам понимаешь, сердце молодое, а она — картина писаная.
Владимир с трудом дождался вечера. Воздух в сельском клубе был густым и теплым, пах дымом махорки и парным молоком. И тут он увидел ее. Она стояла у бревенчатой стены, и легкая улыбка трогала ее губы, пока она наблюдала за танцующей, раскрасневшейся подругой.
— Здравствуйте. Меня зовут Владимир. Позвольте пригласить вас на танец.
— Я не танцую.
— Но как же скучно стоять в стороне, когда вокруг такое веселье. Давайте договоримся: один танец. И если он вам не понравится, я исчезну.
Молодежь с изумлением наблюдала, как Вероника, дочь строптивого Еремея, кружится в вальсе с городским гостем. Парни перешептывались, а девушки с завистью поглядывали на статного незнакомца.
А она летела. Ноги сами несли ее в такт музыке, а в груди рождалось странное, щемящее и сладкое чувство. Она не хотела отпускать этого человека, чье имя узнала лишь сегодня. Но его внимательный взгляд, улыбка, озарявшая все лицо, и проникновенные, ясные глаза делали с ней что-то необъяснимое. И от этого становилось и радостно, и страшно.
— Можно, я провожу тебя?
— Мы уже на «ты»? — удивилась она, и в ее глазах мелькнула дерзкая искорка.
— Если ты не против.
— Я не против. Я живу на самом краю, если тебе не в тягость такая дорога…
— Я готов пройти с тобой хоть до самого края земли, — сказал он, и, взяв ее руку, повел из шумного клуба в тишину спящей деревни.
Так начались их тайные встречи. Они гуляли по околице, подальше от любопытных глаз, чтобы не навлечь на нее гнев отца и не стать причиной пересудов. Она находила предлоги уйти из дома вечером или бесшумно выскользнуть в ночь через свое окошко. Отец ее засыпал рано, едва солнце скрывалось за лесом, и спал крепко, не подозревая, что его тихая, воспитанная в строгости дочь за несколько коротких дней отдала свое сердце приезжему.
Но всему приходит конец. Настал день отъезда Владимира.
— Я вернусь… Обязательно вернусь перед майскими торжествами, чтобы вручить награды передовикам. Мы увидимся снова.
— А когда это будет? — нетерпеливо спросила она, и в голосе ее звучала тревога.
— В последний день апреля. Обычно поздравляют в сам праздник, но у меня в плане несколько деревень, нужно везде успеть.
Две недели стали для нее одним долгим днем ожидания. Она не находила себе места, и даже отец заметил перемену в дочери.
— Что с тобой, дитятко?
— Ничего, батя, все хорошо. Просто думаю, в чем пойти на праздник…
— На какой еще праздник? — нахмурился Еремей.
— Ну как же, на Первомай. Отец, я все понимаю, но мы живем среди людей. Я родилась при новой власти, за ней — будущее. И если я хочу чего-то достичь… Папа, не смотри так. Я знаю, что дед служил в церкви, что ты верующий, что меня крестили. Я не отрекаюсь, но и не буду выставлять это напоказ.
— Ты еще в колхоз запишись…
— Папа, пойми же ты!
Отец развернулся и молча вышел. Вернулся он затемно, сел за стол, сложив на столешнице свои трудовые, иссеченные занозами руки.
— Вера, ты права.
— Что? — она не поверила своим ушам.
— Говорю, права ты. Что хорошего вышло из моего ропота? Ничего. Из дома, что дед строил, нас выселили, а сюда сослали. Молодая ты, вся жизнь ahead. Не слушай меня, живи настоящим, не цепляйся за прошлое, как я. И это… Коли хочешь в колхоз — твоя воля, меня не агитируй.
— Папа, ты самый мудрый! — она обвила его шею руками, прижалась к грубой ткани его рубахи.
— Нет во мне мудрости, дочка. Будь она — жили бы иначе. Но все, что сказал, не значит, что я сдаюсь. Нет. Я буду жить по своим убеждениям.
— Папа, а как ты отнесешься, если у меня… появится друг? — решилась она на разведку.
— Решу, что пора тебе замуж. Хотя мне будет одиноко. Уйдешь в новую семью, а я тут один останусь, — ответил он с напускной грустью.
— А ты сам виноват! Чем тебе Анфиса не угодила? — она поставила перед ним чайник. — Женщина одинокая, добрая. Дети выросли, разъехались.
— Не знаю я… Мать твою я до сих пор люблю, хоть и симпатична мне Анфиса…
— Позови ее как-нибудь на чай.
— Обойдусь без подсказок, — нахмурился он, но дочь лишь рассмеялась, зная, что робок ее батя с женщинами.
Настал тот день, тридцатое апреля. С самого утра она вертелась перед запотевшим зеркальцем, пытаясь унять трепетное сердце. После торжественной церемонии, куда Еремей пришел как зритель, она тихо толкнула его локтем.
— Скажи, он красивый.
— Кто?
— Владимир.
— Видать, да. Только ты, Вера, среди своих ищи пару.
Когда все закончилось, она подошла к нему. Он отвел ее за угол и крепко, по-мужски, обнял.
— Я так скучал. Вера, поезжай со мной.
— Как это? Я девушка порядочная…
— А если я зову тебя замуж?
— Володя! Но мы же почти не знаем друг друга… — она отшатнулась от неожиданности.
— Ну и что? Мой отец на матери женился через три дня после встречи. Видно, у нас в роду так принято — понять сразу, что это твой человек на всю жизнь.
— Я не против, — прошептала она. — Но сначала нужно с отцом поговорить.
— Я готов.
— Он — еще нет. Приходи к нам в шесть, я его подготовлю.
Он наклонился и быстрым, горячим движением коснулся ее губ. Она вернулась к отцу с пылающими щеками.
— Чего это ты вся раскраснелась? — спросил Еремей.
— Папа, пойдем домой. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Дома она села напротив и долго не могла подобрать слова.
— Хочешь о женихе поговорить? Кто он? Местный кто?
— Нет. Это Владимир.
— Какой Владимир? — отец нахмурился.
— Тот самый агитатор. Мы познакомились в прошлый его приезд. Папа, он зовет меня замуж.
Еремей вздрогнул, будто его хлестнули по лицу.
— Когда вы успели?..
— Это с первого взгляда, папа. Прости, я обманывала тебя, говорила, что у Клавки… Мы просто гуляли, мы любим друг друга.
— Хм… Любите. И правда, замуж зовет?
— Зовет. Придет в шесть.
— Эх, молодежь… Все у вас быстро, необдуманно. Ладно, посмотрим, что за человек.
И, как ни ворчал про себя Еремей, он не мог не признать: парень ему понравился. Вежливый, с ясным взглядом, умеющий слушать и обходить острые углы.
— Думаю, вы торопитесь. Давайте свадьбу на осень отложим. А ты, сынок, приезжай когда пожелаешь. Надо все по-людски: чувства проверить, с родней твоей познакомиться…
— Вы правы, Еремей Степанович, — кивнул Владимир. — Но так не хочется расставаться. Может, на конец мая?
— Папа, ну пожалуйста! — сложила дочь руки.
— А, делайте что хотите, — махнул рукой отец. — Только сватов пришли, по правилам.
— В следующую субботу! Я родителям сразу о Вере рассказал, они сами горят желанием ее увидеть.
— Ну, вот и славно, — погладил бороду Еремей.
Владимир ушел, а Вера смотрела на отца сияющими глазами. Вечером она позвала в гости Анфису, а сама, едва та переступила порог, улизнула из дома. Она не верила своему счастью. Все шло слишком гладко.
Она встретила его у дома председателя.
— Все хорошо, ты же сам слышал.
— Пойдем, погуляем.
— Пойдем. Я оставила их одних, пусть пообщаются без меня.
Она вернулась домой глубокой ночью. Он уезжал на рассвете, и они уже попрощались до его возвращения с родителями.
— Эта неделя будет вечностью, — прошептал он.
— И для меня. Я пойду спать, увижу тебя во сне…
— А я тебе снишься? — удивился он.
— Почти каждую ночь.
— Тогда, Верочка, это и правда судьба. Я тоже полюбил засыпать, чтобы встретиться с тобой.
Ложась спать, она зачеркнула день на календаре. Он еще не уехал, а она уже тосковала. Но впереди была их свадьба.
На следующее утро был праздник. Село гуляло, и Вера веселилась от души.
— Верка, как я за тебя рада! — обняла ее Клавдия. — А что, если мы с Трофимом и вы с Володей в один день сыграем свадьбу? Было бы чудесно!
— Правда! Надо с ним и с отцом поговорить!
Вечером, вернувшись, она застала отца на кухне за странным занятием — он красил яйца в луковой шелухе.
— Что ты делаешь?
— Не видишь? Завтра Великий праздник, а у нас ничего не готово. Анфису позовем…
— Папа, а может, не надо? — робко спросила она.
— Дочка, это одно из немногого, что осталось от прежней жизни. Анфиса, кстати, тоже в тихую празднует.
Вера принялась замешивать тесто для кулича, думая о Владимире. Как в его семье относятся к таким дням? А отец… Он всегда чтил традиции и страдал от того, что вокруг нет ни одной действующей церкви, но продолжал красить яйца и зажигать лампадку.
Так было и наутро. Она вышла во двор покормить кур, пока отец зажигал огонек перед ликом. За плетнем Анфиса развешивала белье.
— Анфиса, заходите к нам позже? — ласково позвала Вера.
— Обязательно, милая, — та смущенно улыбнулась.
Войдя в дом, Вера присела рядом с отцом, и тихая молитва понеслась под низкие потолки. Вдруг дверь с треском распахнулась, и на пороге возник разгневанный председатель.
— Так и знал! Знавал!
— Что ты знал, Андрей Михалыч? — поднялся с колен Еремей.
— Ты что, старик, сам на колени перед доской встал, так и дочь приучил? А это что? Куличи да яйца? Изымаю!
Сгреб угощения в скатерть, он вышел, тяжело ступая по скрипучему полу.
— Вот черт… Мало того, что в дом ввалился без стука, так еще и снедь праздничную прихватил. Наверняка сам же и сожрет.
— Папа, не переживай, я все по-новой сделаю.
— Нельзя. В такой день трудиться нельзя. Ладно, дочь, в другой раз будем осмотрительней.
Анфиса пришла, принеся свои угощения. Дверь Еремей запер на засов, чтобы избежать новых нежданных визитов.
Но утром их ждала беда. В село въехали люди в форме и, сопровождаемые председателем, ворвались в дом.
— Ну что, Еремей, твои это крашенки?
— Мои, — не стал отпираться старик, понимая бесполезность.
— Товарищ… Надо в партию верить, в Советскую власть, а вы тут иконам молитесь, — покачал головой один из приезжих, мужчина в форме, тугой от тучности. — Может, и посты соблюдаете?
— Соблюдаю. И вам бы не мешало, — тихо ответил Еремей. — Вы же моих лет, неужто не крещены?
Он рухнул от удара в лицо. Вера вскрикнула.
— Я таких, как ты, знаешь, куда отправляю? Собирай вещи! — прошипел тот, кому был задан вопрос.
— Куда? Зачем? — в ужасе прошептала девушка.
— Отец твой плотник? Вот и поедет по профессии, на лесопилку. Раз в колхоз вступать не захотел. И ты с ним. Не сам же он кулич пек. Андрей Михалыч своими глазами видел, как ты тут на коленях стояла. На лесопилке руки нужны, любые.
Еремей с укором посмотрел на председателя. Тот потупил взгляд.
— На какую лесопилку? Пощадите! — Вера упала на колени.
— Не надо, дочь. Они не услышат, — простонал отец, вытирая кровь с губ.
— Володя! А как же мой Володя?
— Куда мы едем? Нам нужно будет оставить адрес, — пытался достучаться Еремей.
— Это ни к чему. Собирайтесь. А эти — долой! — один из людей вырвал икону из рук старика.
Они вышли за ворота с узелками, как несколько лет назад.
— Еремей, Еремей! Я все знаю, — к ним подбежала Анфиса. — Куда вас?
— На лесопилку. Куда — одному Богу ведомо.
— Я с тобой. Я поеду с тобой.
— Одумайся, Анфиса! Куда ты? В ссылку? — пытался он образумить ее.
— И пусть. Я с тобой хоть на край света.
Пока в сельсовете оформляли бумаги, Анфиса успела собрать нехитрый скарб. Вера, глядя на нее, удивлялась. Неужели можно все бросить и уехать за любимым в неизвестность? А как же Владимир? Он приедет, а ее не будет… Напишет Клавдии, та передаст.
Крупные, горькие слезы катились по ее щекам.
— Прости меня, дочь, — шептал отец. — Из-за меня все.
Она отвернулась. Что можно было сказать?
Их путь был долог и тернист. Их перевозили со станции на станцию. Анфиса держалась мужественно, подбадривая их. Через неделю стало ясно — едут они под Архангельск.
Холод пробирал до костей, когда их лодка причалила к берегу. Кругом стоял гул топоров и слышалась отборная брань работяг.
Еремея оформили плотником, Анфису и Веру — в прачечную. Выделили им две комнаты в длинном бараке, где из мебели были лишь кровати, тумбочки да колченогие стулья.
— Ничего, обживемся, — со вздохом опустилась на скрипучую кровать Анфиса.
— Анфиса, у тебя есть шанс уехать. Я не стану на тебе жениться, не хочу тянуть за собой в ссылку, — развел руками Еремей.
— Еремей, никуда я не уеду. Живут же здесь люди. Мы все преодолеем. На сколько тебя сослали? На пять? Для молодых — вечность, а для нас — не так страшно.
Вера первым делом написала Клавдии. Адреса Владимира она не знала.
Ответ пришел через месяц. Дрожащими, разъеденными мылом руками, она вскрыла конверт.
«Верочка, родная моя! Рыдаю, как только подумаю о тебе в тех холодных краях. Твой Владимир приезжал с родителями, но тебя уже не было. Он был в отчаянии, я никогда не видела, чтобы мужчина так страдал. Адрес его я приложу…»
Дальше шли деревенские новости, Клавдия писала о подготовке к своей свадьбе. В конце письма был заветный адрес.
Вечером Вера написала ему. И с тех пор ее дни превратились в мучительное ожидание. Шел месяц, второй, третий. Она отправила еще четыре письма, но ответа не было.
— Вера, наверное, он решил, что не стоит связывать судьбу, — вздохнув, сказал как-то отец.
— Это ты во всем виноват! — сорвалась она, и годы обиды и тоски выплеснулись наружу. — Сначала мама пострадала, теперь я! Мне ведь только восемнадцать стукнуло, а я уже в заточении, где кругом лишь лес да река! Я умираю здесь! И Володя… Зачем я ему теперь?
Еремей, не сказав ни слова, вышел из барака и побрел к лесу. Вера тут же пожалела о сказанном, но не побежала вдогонку. Уже стемнело, когда в ее комнату вошла Анфиса.
— Вера, не знаешь, где отец?
— Мы поссорились, и он ушел.
— Нельзя так, милая. Он — твой отец. Да, его поступки кажутся тебе глупыми, но он вырос в другой жизни. Ты же знаешь, как погиб твой дед?
— Знаю, — всхлипнула Вера. — Его убили, когда он спасал икону из горящего храма.
— И за что ему любить нынешнюю власть? Моя семья тоже пострадала. Я сама из Питера, нас выслали. Так что мне это знакомо.
— А моя жизнь сломана! И планы были другие. Я хотела учиться, замуж выйти. Если бы остались, вступила бы в колхоз, потому что нужно идти вперед, а не жить прошлым!
— Вера, ты права. И отец твой прав. У вас разные дороги, но в душе ты веру не растеряла, вместе с ним к празднику готовилась.
— Я помню, как мама любила Пасху.
— Вот видишь. Будь она жива, поняла бы его. А теперь пойдем, поищем.
Они нашли его у реки. Он сидел на берегу и молча бросал камешки в темную воду.
— Папа, прости меня.
— Это ты меня прости, дочь. Я добьюсь, чтобы ты отсюда уехала. Буду писать, ходатайствовать. Не место тебе здесь.
Она обняла его и присела рядом. Даже если это случится, сможет ли она уехать? Владимир не пишет. Он поставил крест на их любви. Нет, отца она не бросит. Но куда они вернутся? Вряд ли их там ждут.
Вера смирилась. Дни текли один за другим, сменялись времена года. Единственной отрадой были письма от Клавдии, которая родила сына.
Она считала месяцы до окончания срока. Но судьба распорядилась иначе…
***
В апреле сорокового года, на третий год ссылки, Еремей и Анфиса отправились на грузовом катере на другой берег за продуктами. Вечером Вера ждала, но катер не возвращался. Вдруг вокруг поднялась суета, люди забегали, размахивая руками.
— Что случилось? — спросила она дежурного.
— Баржа… затонула утром. Выжили немногие.
— А отец? Анфиса?
— Их нет в списках… Тела будут опознавать.
Она рухнула на пол без чувств. Очнулась уже в лазарете.
— Папа… Анфиса…
— Нам очень жаль.
Она проспала двое суток. За это время их похоронили. На третий день к ней пришел смотрящий и протянул документы.
— Можешь уезжать.
— Как?
— Ссылка была на отца. Ты на момент приговора была несовершеннолетней. Теперь ты свободна.
Она сжала в руке бумаги и заплакала. Она так хотела уехать, но не такой ценой…
Через три дня она покидала это место. Она не знала, что ждет ее ahead, и ждет ли кто-то.
— Где твои волосы? — рыдая, обнимала ее Клавдия. — Где эта роскошная коса?
— Вши заели… Пришлось остричь. Это они уже отросли.
— Бедная моя… Мы с Трофимом тебе поможем.
— Знаю, Трофим. Но все знают, за что отца выслали. Документы…
— Я поговорю с председателем, он мне дядей приходится, — сказал Трофим.
Новый председатель, Михаил Иванович, оказался человеком добрым.
— Да, натерпелась ты, девка. Ладно, место в колхозе найдется, и в дом свой заселяйся, я его для тебя придерживал.
***
Вера работала на ферме. Получив первые деньги, она поехала в город, надев платье Клавдии. Она должна была поставить точку. Если Владимир от нее отказался, пусть скажет это в лицо.
Адрес она помнила наизусть. На втором этаже трехэтажного дома она нажала на звонок. Дверь открыла сухонькая старушка.
— Вам кого, дитятко?
— Здесь живут Медовы? Мне нужен Владимир.
— Ох… Опоздала ты, красавица. На три года опоздала. Еще в июне тридцать седьмого они в столицу уехали. Карьера… Сынок в комсомоле работал, в Москве проще.
— А адрес есть?
— Нет, дитя мое, не оставили. Даже письма передать некому.
— Какие письма? — сердце ее екнуло. — Случайно не из Архангельска? От Веры Еремовой?
— Да, милая. Постой, не ты ли?
— Я…
— Не смущайся, я чужие письма не читаю. Сейчас принесу.
Старушка принесла несколько ее писем. Первого, самого важного, среди них не было. Значит, одно он все же получил!
Вернувшись, она пыталась вычеркнуть его из сердца. Он прочитал то письмо и решил, что не будет ждать. Зачем комсомольцу связь с дочерью ссыльного?
Она окунулась в работу. Парни пытались ухаживать, но она отвергала их. Верить она никому не могла.
В июне сорок первого прозвучало страшное слово: «Война». Мужчины уходили на фронт. И Вера, сидя с Клавдией и Трофимом, твердо сказала:
— Я ухожу.
— Куда? Чай не допила.
— На фронт.
— Ты с ума сошла! — вскочил Трофим.
— Я на курсы медсестер записалась. Вот и поеду.
Клавдия плакала, умоляла остаться, но Вера была непреклонна. Ранним утром, попрощавшись, поцеловав на прощание ребенка подруги, она покинула село.
***
1944 год.
Она тащила на себе раненого бойца. Не разглядывая лиц, лишь бы успеть, лишь бы спасти. Помощник-сержант доволок его до палатки, и врач, Эльвира, принялась за работу. Вера помогала, как всегда. И вдруг, обтерев лицо бойца, она застыла. Это был Владимир.
— Знакомый? — спросила Эльвира.
— Знакомый. Виделись в тридцать седьмом. Жениться звал.
— Судьба. Ну, сейчас подлатаем.
Он очнулся утром.
— Воды… — простонал он.
Она поднесла кружку. Он жадно пил, потом откинулся.
— Спасибо…
И вдруг глаза его широко раскрылись.
— Нет… Я не выжил. Или это сон, ты мне снова снишься…
— Ты не спишь, Володя. Это я, Вера.
Вечером его отправили в госпиталь. Через неделю ей выпали сутки отдыха, и она поехала к нему.
— Как ты?
— На поправку. Скажи, а твой муж… где он? — тихо спросил он, отводя взгляд.
— Какой муж?
— Ты же вышла замуж на лесопилке. Ты сама писала.
— Что?!
— В письме… что смотрящий сделал тебя своей женой в обмен на теплое место для отца…
— Какая мерзость! — воскликнула она. — Ничего этого не было!
И она, держа его руку, рассказала все. О годах ссылки, о гибели отца и Анфисы.
— Не знаю, кто это написал, но это ложь! Кто передал тебе письмо?
— Мать… И я подумал… Когда отца перевели в Москву, я уехал с ними. Я не жил, а существовал. Ты снилась мне. Я ушел на фронт, несмотря на бронь…
— А я все эти годы писала тебе…
— Но теперь ты никуда не денешься?
— Постараюсь быть рядом.
— А я сдержу обещание, данное семь лет назад.
Вернувшись в часть, он подошел к командиру.
— Товарищ майор, разрешите обратиться.
— В чем дело?
— У нас любовь! — обнял он Веру.
— И что?
— Мы просим разрешения пожениться!
Майор, ворча, расписал их.
Почти год они шли к Победе вместе, деля страх, боль и надежду. И встретили ее в мае сорок пятого, в самом сердце поверженной Германии, держась за руки.
И вместе, звеня медалями, они возвращались домой, в село, где их ждали Клавдия и Трофим.
***
— Как поженились? — в ужасе рассматривала документы мать Владимира, Лидия Павловна.
— Объяснись! — грозно потребовал отец, Аркадий Семенович.
— Что объяснять? Дата, подпись командира. Поздравьте нас.
— Ты понимаешь, на ком женился? — заплакала мать. — Дочь врага народа…
— Мой отец не был врагом! — шагнула вперед Вера. — Пока вы сидели в тепле, мы защищали вас. Вы рады, что сын вернулся живым? Так радуйтесь его счастью!
— Рады, что живой, — смутился отец. — Но не рады тебе. Требуем развода.
Владимир ударил кулаком по столу.
— Иначе что? А ты, мама, расскажи про письмо! То, из Архангельска.
— И не думаю скрывать! — с вызовом сказала она. — Да, я подменила его. И сейчас считаю, что она тебе не пара. Подумай о карьере! Ты — Герой!
— Плевал я на карьеру! И вас я не прощу. Теперь у вас двое сыновей. А меня — нет.
Они ушли. Переночевав у друзей, наутро отправились в село.
***
Их встречали всем миром. Накрыли стол, небогатый, но от всего сердца.
— Когда в город возвращаться? — спросил председатель.
— Михаил Иванович, мы хотим остаться здесь, — улыбнулась Вера.
— Место в медпункте для тебя есть, а тебе, герой, должность бригадира. Только жить вам негде, в старом доме одна разруха. Новый строить надо.
— Мы поможем! — хором откликнулись односельчане.
Эпилог
Дом построили через год. К тому времени Вера ждала ребенка. Родив сына, она уговорила Владимира написать родителям. Она, оставшись сиротой, понимала, как важно прощение.
Они послали телеграмму, но ответа не последовало.
— Ничего, — сказал Владимир, качая на руках маленького Еремея. — Мы сами станем хорошими родителями.
Так и вышло. Они прожили в селе долгую жизнь, вырастив четверых детей. Второго сына назвали в честь деда Владимира, Аркадием. Дочку, рыженькую, как мать, — Лидией, в память о матери. А младшенькую — Анфисой. В честь той, что не побоялась разделить их судьбу.
Владимиру не раз предлагали стать председателем, но он всегда отказывался. На первом месте у него была семья. Их дом всегда был полон детского смеха, тепла и той самой любви, которую не смогли поглотить ни огонь испытаний, ни лед разлуки. И каждый вечер, сидя на крыльце своего дома и глядя на закат, они держались за руки — два человека, прошедших сквозь огонь и воду, чтобы обрести свое тихое, прочное счастье. Их история стала живой легендой, напоминанием о том, что настоящая любовь способна пережить все, даже само время.
