Маша с трудом дошла до дома, держась за стены в подъезде. Голова кружилась так, что в глазах плыли темные пятна. Она судорожно рылась в сумке, пытаясь нащупать ключи, и мысленно ругала себя за панику в кабинете врача. Но как не паниковать?
Доктор Иванова, положив на стол снимки МРТ, говорила спокойно, почти апатично:
«Мария Сергеевна, ситуация серьезная. Аневризма. Стенка сосуда истончена, как паутинка. Представьте себе воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Любой стресс, любое давление… Операция нужна срочно. Ждать квоту – это русская рулетка. Мы не знаем, хватит ли вам времени».
«А… а если сделать платно?» – выдавила Маша, сжимая в потных ладонях ремешок сумки.
Врач назвала сумму. Цифра прозвучала как приговор. Таких денег у Маши не было и быть не могло. Нищета после смерти матери, долги, крошечная зарплата библиотекаря… Она могла бы продать почку, но вряд ли и за нее дали бы столько.
«Ждите звонка о квоте, – мягко сказала Иванова. – И старайтесь не нервничать. Полный покой».
«Какой покой?!» – хотелось закричать Маше. Но она лишь кивнула и вышла, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Теперь, прислонившись к двери в квартире дяди Васи, она пыталась отдышаться. Эта квартира – ее наследство.
Дядя Вася, вечный затворник и чудак, брат папы, оставил ей после своей тихой смерти эту трехкомнатную хрущевку, забитую хламом. Для кого-то – кладезь антиквариата, для нее – еще одна проблема.
«Надо все разобрать, – думала она, бродя по заваленным комнатам. – Продать что-то. Может, старый сервант, буфет… Собрать хоть на первые взносы за клинику».
Мысль о том, чтобы просто сидеть и ждать, когда в голове «лопнет шарик», сводила с ума. Ей нужно было действие. Любое. Лишь бы отвлечься.
Маша начала с письменного стола в гостиной. Массивный, дубовый, с выдвижными ящиками, доверху набитый бумагами. Она взяла мусорный пакет и принялась за работу. Квитанции за 90-е годы? В пакет. Старые счета? В пакет. Технические паспорта на утюги и пылесосы, которые давно сгнили на свалке? В пакет.
Она работала механически, не думая, лишь бы двигаться. Боль в голове понемногу отпускала. В самом нижнем, глубоком ящике, под стопкой пожелтевших газет «Правда», ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Маша вытащила старую картонную папку-скоросшиватель, потертую на углах, завязывающуюся на выцветшие тесемки.
Любопытство пересилило апатию. Маша развязала тесемки. Внутри лежала аккуратная стопка писем. Не в конвертах, а просто исписанные листы. Почерк был ровным, мужским, знакомым – почерк дяди Васи.
Она взяла верхний листок.
«Дорогая Лидочка,
Прошло уже три месяца, как ты уехала. Я не могу привыкнуть. Сегодня был в институте, и все напоминало о тебе. Пустота. Я был гордецом, глупым мальчишкой. Я не должен был позволить тебе уйти после той ссоры. Я не знаю, где ты теперь. Твоя соседка, когда я пришел, сказала только, что вы уехали, и больше ничего. Я пишу тебе, как в пустоту, но не могу не писать. Это единственное, что меня держит.
Твой Вася».
Маша замерла. Она всегда представляла дядю Васю сухарем, не от мира сего. А тут… такая боль, такая нежность. Она взяла следующее письмо. И еще. Они были датированы одним годом – 1972-м. История повторялась в каждом: встреча, любовь, жестокая ссора из-за пустяка (он не захотел идти к родителям девушки, просить благословения на брак, испугался ответственности), отъезд Лиды с семьей в неизвестном направлении. Он не знал адреса и писал письма, которые некуда было отправить. В них клялся в вечной любви.
«Лида, я буду искать тебя. Если не найду, буду любить только тебя одну. Всю жизнь».
И, судя по всему, он сдержал слово. Старый холостяк, одинокая смерть.
Слезы сами потекли по щекам Маши. Ей стало до боли жалко этого человека. И в этой жалости родилась навязчивая, почти безумная идея. А вдруг? Вдруг она жива? Найти ее. Сказать, что ее любили, что ее помнили.
Это было конкретное дело, цель, которая затмевала собственный страх. Это был шанс исправить старую ошибку.
Мысли заработали с лихорадочной скоростью. Адреса нет. Фамилии – тоже. Она снова перечитала письма. В одном из них была зацепка: «Помнишь, мы гуляли в парке у Дворца пионеров? Ты всегда смеялась над этими каменными львами у подъезда твоего дома на Кирова».
Улица Кирова. Дворец пионеров. Маша полезла в интернет на своем старом смартфоне. Нашла. Фотографии старых домов. Несколько зданий сталинской эпохи с лепниной, похожей на львов. Мало. Нужно имя.
Она принялась рыскать по квартире. В спальне, в тумбочке у кровати, нашелся старый фотоальбом в кожаном переплете. Молодой дядя Вася, русоволосый, с открытым лицом. И на многих снимках – она. Девушка с двумя темными косами и лучистыми глазами. На обороте одной фотографии, где была группа молодых людей, чернилами было выведено: «Группа Э-2, Политех, 1971. Лида Г., Вася, Серега».
«Лида Г.». Всего одна буква! Но это уже что-то.
Дальше был цифровой детектив. Она искала в базах данных, на форумах, в архивах социальных сетей. Ввела «Лидия», «Г» (предположив, что фамилия начинается на эту букву), год рождения примерно 1950-1952. Город. Искала упоминания о девичьих фамилиях.
И – о, удача! На краеведческом форуме, в обсуждении выпускников политеха, она нашла: «Моя мама, Лидия Геннадьевна Семенова (дев. Гордеева), окончила вечерний факультет в 1973…»
Гордеева. Лидия Гордеева. Политех. Все сходилось. Фамилия по мужу – Семенова.
Маша погуглила «Лидия Геннадьевна Семенова». И нашла! Небольшая заметка в районной газете к 8 марта с фотографией. Поздравляли ветеранов труда. Седая, строгая, но с умными и добрыми глазами женщина. Маша тут же нашла в альбоме фото молодой Лиды. Да, это была она. Возраст изменил черты, но взгляд остался тем же – ясным и прямым.
В статье упоминалось, что Лидия Геннадьевна проживает в поселке Солнечный и активно участвует в работе совета ветеранов.
Сердце Маши заколотилось. Адрес! Нужен точный адрес! Она позвонила в администрацию поселка, представилась социальным работником, которому нужно передать грамоту, и легко выяснила улицу и номер дома.
Маша почти не помнила, как собралась. Бросила в сумку папку с письмами, бутылку воды и поехала на автовокзал. Дорога казалась бесконечной. Она перебирала в голове возможные сценарии. А вдруг женщина ее не примет? Выгонит? Решит, что она мошенница?
Поселок Солнечный встретил Марию тишиной и запахом цветущих яблонь. Дом с нужным номером оказался аккуратным, с зеленым забором и роскошными розами во дворе. Маша глубоко вздохнула, чувствуя, как дрожат колени, и нажала кнопку звонка.
Калитку открыла Лидия Геннадьевна. В жизни она выглядела старше и хрупче, чем на фотографии.
– Да? – ее голос был спокойным, но настороженным.
– Здравствуйте, Лидия Геннадьевна? – голос Маши предательски дрогнул.
– Да. А вы кто?
– Меня зовут Мария. Я… племянница Василия Орлова.
Эффект был мгновенным. Рука женщины вцепилась в ручку калитки, пальцы побелели. Ее серьезное лицо на миг исказилось гримасой боли и шока.
– Василия? – она прошептала так тихо, что Маша почти не расслышала. – Какого Василия?
– Василия Сергеевича. Он… он умер. Месяц назад.
Лидия Геннадьевна медленно, как автомат, отступила, жестом приглашая войти. Маша прошла через двор, вошла в уютный дом. Хозяйка опустилась в кресло, ее рука непроизвольно тряслась.
– Умер… – она смотрела в пустоту. – А я… я все гадала. Иногда газеты смотрела, читала некрологи… Жив ли мой Вася.
«Мой Вася». От этих слов у Маши снова сжалось сердце.
– Лидия Геннадьевна, он… он вас никогда не забывал.
Женщина резко посмотрела на нее, и в ее глазах вспыхнул огонек не веры, а почти гнева.
– Откуда вы знаете?
– Я нашла это, – Маша вынула из сумки папку и протянула ей. – Он писал вам. Много. Все эти годы. Они были в его столе.
Лидия Геннадьевна взяла папку, как берут что-то хрупкое и опасное. Ее пальцы с трудом развязали тесемки. Она вынула первое письмо и начала читать. Читала молча, не отрываясь. Потом по ее щеке скатилась слеза, потом вторая. Она не смахивала их.
– Глупый, глупый мальчишка, – ее голос сорвался на шепот. – Зачем? Зачем так мучить себя?
– Он вас любил, – тихо сказала Маша. – Он так и не женился.
– Я знаю, – Лидия Геннадьевна подняла на нее мокрые от слез глаза. – Я узнавала о нем лет пятнадцать назад. Случайно встретила однокурсницу. Та сказала, что он холост, живет один. Я… я не решилась к нему поехать. Стыдно было. Испугалась.
– Стыдно? – не поняла Маша.
– Я уехала тогда. Уехала, потому что решила – он меня не любит, не хочет семьи. А я… – она замолчала, сжимая в руках листок с письмом. – А я была беременна, Маша.
Маша застыла, не в силах вымолвить ни слова.
– Что? – прошептала она наконец.
– Да. На втором месяце, и не знала, как ему сказать. А после той ссоры… мне показалось, что он просто испугается, сбежит. И я сбежала первая. С родителями. Родила сына.
В комнате повисла гробовая тишина. Маша чувствовала, как кровь отливает от лица.
– У дяди Васи… есть сын? – выдавила она.
Лидия Геннадьевна кивнула, смотря в окно.
– Александр вырос замечательным человеком. Я вышла замуж. Мой муж, Николай, он… он знал. Принял меня и моего ребенка. Он хороший человек, я ему всю жизнь благодарна. Он дал Саше свою фамилию, любил его как родного. Но Вася… – ее голос снова дрогнул, – Вася был тут, – она прижала кулак к груди. – Всю жизнь. Я его так и не забыла. И Саша всегда знал, что его биологический отец – Василий.
Маша сидела, пытаясь осмыслить этот вал информации. У нее есть брат. Двоюродный брат. Кровный родственник.
– А… Александр… где он сейчас?
– Он хирург, – с гордостью и грустью в голосе сказала Лидия Геннадьевна. – Очень известный. У него своя клиника в городе. «Медарт», слышала, наверное? Специализируется на сосудистой хирургии…
Она вдруг замолчала и пристально, по-матерински, всмотрелась в Машу.
– Дитя мое, да ты вся белая. Ты плохо себя чувствуешь? Ты больна?
Это простое, участливое «дитя мое» прозвучало так тепло, так искренне, что у Маши сдали все нервы. Она не собиралась ничего рассказывать, но слова полились сами, срываясь и путаясь. Она рассказала все. Про головокружения, про страшный диагноз «аневризма», про цифру, которую назвал врач, про свое отчаяние и безнадежное ожидание квоты.
Лидия Геннадьевна слушала, не перебивая, и лицо ее становилось все более решительным. Когда Маша закончила, вытирая слезы, старушка твердо встала, подошла к стационарному телефону и набрала номер.
– Сашенька? – сказала она без предисловий. – Срочно приезжай ко мне. Нет, я в порядке. Со мной все хорошо. Но тут произошло чудо. Настоящее чудо. Приезжай, сынок. Тебе нужно встретиться с сестрой.
…
Знакомство произошло через полтора часа. В дверь вошел высокий, подтянутый мужчина в дорогом, но неброском костюме. Ему было лет сорок пять, и у него были те самые пронзительные серые глаза, что и у молодого дяди Васи на фотографиях, и такие же русые, с проседью волосы.
– Мама, что случилось? – его голос был низким и спокойным, но в глазах читалась тревога. Он взглянул на Машу.
– Саша, это Мария. Маша, – Лидия Геннадьевна взяла себя в руки и говорила четко. – Она – дочь брата твоего отца. Твоя двоюродная сестра.
Александр замер на пороге. Его взгляд скользнул по бледному, взволнованному лицу Маши, по папке с письмами на столе, по лицу матери.
– Мой отец… Василий Орлов? – медленно проговорил он.
– Да, – кивнула Маша. – У меня есть его фотографии.
Она протянула телефон с отснятыми страницами альбома. Александр взял его. Он смотрел на фотографии молча, долго. Его лицо было непроницаемым, но Маша заметила, как сжались его челюсти.
– Он так и не женился? – тихо спросил он, не отрывая взгляда от экрана.
– Нет, – прошептала Маша.
Он поднял на нее глаза. Взгляд был тяжелым, изучающим.
– Мама сказала, ты нездорова.
Маша кивнула, чувствуя, как снова накатывает ком к горлу. Лидия Геннадьевна кратко пересказала его диагноз.
– У тебя есть снимки? Заключение? – спросил Александр, и в его голосе зазвучали профессиональные нотки.
Маша молча достала из сумки папку с медицинскими документами. Он взял ее, подошел к торшеру, чтобы было светлее, и начал читать. Он изучал каждый листок, каждую строчку. Наконец, он отложил папку.
– Операция необходима срочно, – сказал он просто. – Ждать – смерти подобно. В прямом смысле.
– Я знаю, – прошептала Маша. – Но денег…
– Завтра в девять утра будь в моей клинике, – перебил он. Адрес я тебе скину. Тебе сделают все необходимые дополнительные анализы и подготовят. Послезавтра утром я буду тебя оперировать.
– Я не смогу… оплатить… – начала Маша, чувствуя, как горит лицо.
Александр посмотрел на нее, и в его глазах вдруг появилось что-то теплое, почти отеческое.
– Маша, послушай меня внимательно. У меня есть все: клиника, деньги. А ты теперь моя семья. – Он сделал паузу. – Для семьи у меня нет слова «оплатить». Понятно?
Маша не могла говорить, могла только кивать, а слезы текли по ее лицу сами, непроизвольно. Это была не просто удача. Это было спасение. Пришедшее из прошлого, из любви, которой почти полвека.
Лидия Геннадьевна подошла к ней и обняла. Крепко, по-матерински.
– Все, детка, все теперь будет хорошо. – Потом она посмотрела на сына. – Сашенька, она же у нас поживет первое время после больницы? Я буду ухаживать.
– Конечно, мама, – Александр улыбнулся, и в его улыбке было столько облегчения и тепла, что Маша поняла, теперь она тоже часть этой семьи.
И глядя на них – на строгого брата, на старушку, в глазах которой наконец-то утихла вековая тоска, – Маша почувствовала, как ее собственный страх отступает. Его заменяла новая, незнакомая и такая желанная уверенность: она не одна. И впереди у нее – жизнь.
